Богач и его актер

«Черт! – подумал он. – Неужели виски? Неужели всего одно двойное виски, какие-то жалкие сто граммов? Или в этих фальшивых орехах какая-то гадость? Мухоморы! – засмеялся он. – Знаменитые скандинавские мухоморы. Хм, не может быть. Да, но кто так взбутетенил постель? Кто здесь резвился минут двадцать, не меньше?»

Он сдернул одеяло, ища на простыне следы секса. Ничего похожего не было, но зато был длинный блондинистый волос девочки.

– Черт! – громко сказал он. – Но кто-то же смял постель! А может, это я сам? Кажется, я прилег на четверть часа, но абсолютно не помню, залезал я под одеяло или нет. Ну допустим, что залезал. Так легче. Хорошо, залезал. Но откуда волос? Ну, это-то как раз ясно. Горничная застилала постель сегодня утром и обронила волосок. Нормальный ход событий. – И подумал: «Пора уже и самому спать ложиться. Сколько времени? Десять часов три минуты. Рано, конечно, ну а что делать-то?»

Окончательно убедившись в том, что это был сон наяву, видение, странное воздействие крепкого виски на голодный желудок, Дирк совсем уже собрался идти в ванную, как вдруг посреди комнаты на ковре увидел две пары обуви маленького размера. Ее явно забыли мальчик и девочка, причем в своем нынешнем обличье. Когда они разговаривали с ним в библиотеке, на них было что-то вроде кроссовок. А на ковре лежали узенькие шелковые туфельки девочки, какие-то особенные, королевские, с серебряными пряжками в виде государственного герба, и аккуратные кадетские ботиночки мальчика, черные, флотского стиля, на шнурках. Дирк подхватил их в одну жменю, у него были большие руки и длинные пальцы, и он смог разом ухватить все четыре туфли, открыл дверь и изо всех сил запустил их вдаль по коридору.

Из-за угла вышла женщина с брошкой. Она спросила:

– Ну что, опять передумал?

– Иди к черту! – крикнул Дирк.

Хотел даже прибавить: «Сгинь, нечистая сила!» – и осенить ее крестным знамением, но решил, что это уж слишком, и вообще, он же неверующий. Говорят, что неверующих Господь наказывает особенно жестоко за то, что они пытаются прибегнуть к его помощи. Так сказать, без предварительной договоренности.

* * *

Да, Ханс Якобсен надеялся, что Сигрид все-таки начала жить самостоятельной жизнью, неважно, семейной или одинокой, богатой или бедной, главное, научилась сама за себя отвечать. Прошло около года. Сигрид не писала ему и даже не отвечала на те письма до востребования, которые он примерно раз в два месяца отправлял ей по условленному адресу, вложив туда чек на небольшую сумму. Письма возвращались вместе с чеками. Отчего-то он совершенно не беспокоился о ее жизни и здоровье. «Она еще на моих похоронах напьется и скандал устроит», – грубо думал он. Но шли месяцы, прошел, как я уже сказал, целый год, и Ханс почти что успокоился.

Но, увы, через год и один месяц, а точнее, через год, три недели и два дня после их последнего разговора, Сигрид объявилась собственной персоной. Она приехала к нему на службу, вот что странно. На службу – в смысле в штаб-квартиру корпорации Якобсена. Ее не хотели пускать, она позвонила снизу. Секретари не хотели ее соединять. Наконец все-таки ей удалось уговорить референтку, чтобы та нажала клавишу на пульте, стоявшем в огромной приемной, где четыре секретаря, два референта и один помощник что-то писали и листали за своими столами. Уговорила ее нажать на заветную клавишу, но ни в коем случае не предупреждать, что это его сестра.

– Ханс Якобсен, – раздалось в трубке.

– Это ты? – спросила Сигрид.

– А это, – спросил Ханс, внутри которого внутри все рухнуло и провалилось, когда он услышал голос своей кошмарной сестрички, – а это ты?

– Я, – подтвердила она. – Прости, но я забыла наш адрес.

Ханс громко и затейливо выругался.

– Миленький, – обрадованно завизжала Сигрид. – Это точно ты! – И точно так же выругалась в ответ.

– Стой, где стоишь, – велел Ханс, потому что знал, что она звонит с главного входа, ему референтка доложила, что звонит «некая весьма важная дама».

Проклятие! Чертова женская солидарность! Уволить ее сегодня же? Нет, ну а что бы изменилось? Ничего бы не изменилось.

– Стой, где стоишь, поняла? – повторил Ханс. – Сейчас тебя отвезут домой. Вечером поговорим.

Он снова соединился с референткой и приказал, чтобы его шофер на его личном автомобиле отвез эту даму, как он выразился, к нему домой. И поручил предупредить горничную, чтоб та встретила даму со всем почтением.

Сидевшие в кабинете Ханса начальники департаментов сделали вид, что они не слышали, как их шеф гнусно ругается по телефону.

* * *

У Сигрид сильно вылезли волосы, но главное – она жутко разъелась.

– Что же ты, сестричка? – спросил Ханс, презрительно потрепав ее по жирному плечу. – Я тебе немаленькие деньги посылал, а ты что? Плюшками пробавлялась?

– Я их не получала, – проныла Сигрид. – Какие деньги? Не было никаких денег. Я, родная, любимая, единственная сестра Ханса Якобсена, жила в нищете! Я жрала пиццу и макароны и пила колу целыми бутылками, чтобы сахарком заглушить тоску. Ты меня бросил!