Богач и его актер

— Правда, все правда. От первого до последнего слова, включая то, как я мыл ботинки в ручейке. И про солдата тоже. Он меня лапал, он мне уже залез в штаны, но я успел убежать. Знаете почему? Он сунул мне палец между ягодиц, а у меня жопа была плохо вытерта. Мне стало жутко стыдно. Я стукнул его локтем в живот и убежал. Хотя до того взял у него шоколадку… — Дирк разогнулся, прошелся по комнате и сказал: — Девочку никто не искал, разумеется. Я же говорил, она была сиротка, ничья. А тетка, которая ее кормила, наверное, только рада была ее исчезновению. Не пришла ночевать, ну и бог с ней. Меня очень подмывало поговорить с матерью. Как-то выяснить, не впрямую, конечно, без оскорбительных слов, но все-таки понять, откуда что берется. Откуда взялись эти чудесные, на самом деле английские ботиночки.

— Действительно, откуда? — прищурился Якобсен. — Вам было двенадцать лет, какой же у вас был тогда размер ноги?

— Ну, соответственный, — ответил Дирк. — Пятый, наверное. Или тридцать четыре по метрической системе. Я был довольно мелким мальчишкой.

— А они были точно английскими?

— Клянусь!

— Ну, допустим, союзники поставляли в Германию детскую обувь, — сказал Якобсен. — А какой это был год, если точно?

— Сорок восьмой.

— Ну слава богу, камень с сердца, — вздохнул Якоб-сен. — Такие поставки действительно были. Я это точно знаю.

— А почему камень? — не понял Дирк.

— Да потому что если бы это был сорок пятый или сорок шестой год, то пришлось бы предположить, что какой-то мерзкий англосакс специально вез в оккупированную Германию детские ботиночки. Уж сами думайте, из каких соображений.

— Ну нет, — замотал головой Дирк.

— Вот и я говорю. Сорок восьмой год, все. Но разве, — продолжал Якобсен, — в сорок восьмом году Фрайбург все еще был в развалинах?

— Ого, — сказал Дирк, — страшное дело. В ноябре сорок четвертого его просто снесли. Под ноль.

— Но я все-таки проверю, — вдруг ощерился Якоб-сен. — Потому что я люблю, чтобы кругом была полная правда.

И он закинул ногу на ногу и повертел носком ботинка.

Дирк уже не в первый раз заметил, что подошвы ботинок разной толщины.

— Кстати, господин Якобсен, — вкрадчиво начал Дирк, — позвольте мне бестактный, но для актера очень важный вопрос. Вы мне рассказывали в одну из наших первых встреч, еще когда я гостил в вашем поместье, на стадии сценарных разработок, что в пятнадцать лет сломали ногу и в результате одна нога стала короче другой, правая, как я вижу, почти на четверть дюйма, и вот вы все решали, как лучше, то ли с утолщенной подошвой, то ли, наоборот, элегантно прихрамывать.

— Да-да, прекрасно помню. Этот вопрос, мой друг, я решаю чуть ли не каждое утро. У меня все туфли в двух комплектах. Обыкновенные и с толстой подошвой на правой ноге. Сначала я решил экономить и заказывал одну левую туфлю и две правые, но потом оказалось, что левая снашивается быстрее правой. Смешно, правда? Но ладно. В общем, когда-то я хожу вот так, как надо. А когда-то вот эдак, с некоторой демонической хромотой!

— Я это заметил еще тогда, но вот сейчас скажите, пожалуйста, как мне вас играть? Вы ходите то нормально, а то прихрамывая; прихрамывая, правда, реже, чем нормально, но неважно. А я-то хожу нормально — в роли, я имею в виду. Как вам кажется, быть может, в каком-то эпизоде мне начать хромать?

— Поговорите с Россиньоли, — ответил Ханс Якоб-сен. — Хотя по-моему — нет, не надо. Не потому, что я скрываю свою хромоту, а потому, что это потребует нового эпизода в сценарии. Ханс Якобсен будет хромать, кто-то спросит его: «В чем дело?» — и он должен будет рассказать о причинах. Это утяжелит сюжет.

— Да здесь на самом деле нет никакого сюжета, — сказал Дирк. — Это ведь скорее монтаж драматических сцен, а не сюжет в классическом смысле.

— Это не ко мне, — еще раз повторил Якобсен. — Это к маэстро Россиньоли.

* * *

Сигрид возвращалась под сень родного дома раз пять. Эти истории были похожи одна на другую. Сначала она уезжала учиться в Париж, а вскоре присылала письмо, что не вернется, потому что уже купила билет из Франции в Соединенные Штаты. Но примерно через полгода большое, заляпанное грязью такси бибикало у ворот усадьбы. Выскакивала Сигрид, следом шофер нес чемодан. Она с размаху обнимала родителей — отец к тому времени уже состарился, начал помаленьку отдаляться от дел и часто жил в поместье. За поспешно накрытым обедом она рассказывала безумную историю о том, что в Париже встретила человека из Соединенных Штатов, про которого сразу поняла, что это мужчина ее судьбы. Он был красив, благороден, богат и образован, он сделал ей предложение и пригласил поехать в Нью-Йорк, где и должна была состояться свадьба.

— Свадьба? — перебивала мама. — А как же родители?

— Ну вот я и поехала познакомиться с его родителями!

— А как же мы? — возмущалась мама.

— Хотела сначала познакомиться с его родителями, вдруг бы я им не понравилась, — на ходу врала Сигрид, — а потом уже приехать сюда с его родителями, чтобы всем нам познакомиться, а после сыграть свадьбу на нейтральной территории, например, в Париже или в Лондоне.