Богач и его актер

Она встала, освободила кровать. Он лег, натянул одеяло до подбородка. Сильно билось сердце. Он удивлялся тому, что он, такой сильный, ловкий, умный, уже сейчас почти хозяин компании Якобсена, умеющий убедить, договориться, рассчитать, получить прибыль, в общем, блестящий предприниматель, не может справиться с обыкновенной — если называть вещи своими именами — шалавой, которая мало того что его родная сестра, еще и полностью зависит от него в материальном смысле.

— Как хорошо, что это случилось, Ханс, — сказала Сигрид. — Мне очень понравилось, когда ты целился в меня из пистолета. Это возбуждает. Накатывает, накрывает и уносит, как говорят мои друзья-кокаинисты. Но я должна сказать тебе правду. У нас уже все было, довольно давно. Я уже была у тебя в постели. Тебе было девятнадцать. Ты был пьян и ничего не помнишь. Ты был пьян, как папаша Лот. А я была аки дщерь Лотова. Я все сделала. Ну, почти все. — Она пригнулась к нему и горячими губами прошептала неприличное французское слово. — Мне хватило. Если хочешь, могу подробности. В смысле, доказательства. Хочешь?

— Не хочу! — закричал Ханс.

— Тогда спокойной ночи, — пожала плечами она. — И я обещаю тебе, мой милый брат, что буду хорошей девочкой. Считай, что ты меня убедил. Я буду нормальной, я буду доброй, я буду делать все, что делают нормальные люди, и очень надеюсь, что ты и мама с папой больше не будете на меня сердиться. Спокойной ночи.

Но она почему-то не уходила.

— Спокойной ночи! — сказал он так, как говорят «проваливай».

— А может быть, все-таки подвинешься? — шепнула она.

— Господи, — взмолился Ханс, — Господи Боже, почему ты не забрал меня к себе вместе с моей бедной Кир-стен?

— Наверное, у Господа были какие-то резоны, — сказала она. — Наверное, у него на тебя свои планы. Воля Божья непреклонна, но тем и прекрасна, что непостижима.

Она присела на корточки перед изголовьем постели Ханса, нежно и почти целомудренно поцеловала его в щеку, потрепала по голове и убежала.

* * *

Это были очень милые полгода.

Казалось, что все вернулось. Казалось, что снова вернулось то время, когда им было по пятнадцать лет, когда папа и мама были еще совсем не старые, когда вчетвером все садились за стол и разговаривали о разных милых и интересных вещах: о театральных постановках, о войне в Европе, о новых папиных знакомых и, конечно, об уроках, ходили гулять, ловили рыбу, катались на маленькой лодочке по озеру, бегали в лес и мочили ноги в том самом каменистом ручье, где под деревом был очень глубокий омут, смотрели на пасущихся овец, болтали с молочником, дарили конфеты молочниковой девочке, в общем, жили прекрасной, богатой и беспечальной деревенской жизнью. Ханс специально приезжал в поместье почаще. К тому времени уже построили новое шоссе, и он брал такси от железнодорожной станции. Это занимало у него часа два, но ему было не жалко тратить время на дорогу, он видел, как радуются мама с папой.

* * *

Много лет спустя, а точнее, ровно через полвека после тех счастливых месяцев, Ханс Якобсен рассказал об этой деревенской идиллии Дирку фон Зандову. Рассказал о счастье восстановления семьи, о счастье верить, что сестра снова стала хорошей девочкой и что всё теперь так, как мечтал Ханс, мечтал его папа и, наверное, мечтал его дедушка. О том, что наконец-то стало нормально.

* * *

Слушая этот рассказ и ловя мечтательную улыбку старика, Дирк то и дело задавал себе вопрос, немножко похожий на тот, что в двадцать восьмом году задавали друг другу Ханс и Сигрид: «Так кто же ты такой?» Что за человек Якобсен? Именно человек, а не предприниматель, финансист, промышленник и общественный, если угодно, деятель. Как вот это его счастье из-за временного, как потом оказалось, примирения с сестрой, как его нежность, ранимость и даже некоторый душевный надлом, как все это монтируется с образом жесткого и непреклонного миллиардера, промышленного воротилы, про которого известно было: как Якобсен захочет, так и будет; там, где Якобсен пройдет, там выжженная земля.

А и вообще, что такое человек?

Дирк вспоминал один смешной и обидный разговор. Это было совсем давно, ему было лет двадцать, наверное. Какая-то девушка чуть ли не сама объяснилась ему в любви, сказала: «Я люблю тебя, Дирк, ты понимаешь, я тебя по-настоящему люблю». Но когда в ответ на эти слова он полез к ней обниматься и целоваться и попытался расстегнуть на ней кофточку, она вырвалась и чуть ли не отлупила. «В чем дело? — сказал он, потирая ушибленную руку. Она довольно сильно стукнула его кулаком по тыльной стороне ладони. — Ты же сказала, что меня любишь?» «Да, я люблю тебя как очень хорошего человека, — отвечала она, а потом засмеялась и добавила: — Но не как мужчину». С тех пор само выражение «хороший человек» Дирк воспринимал с некоторой горькой усмешкой.

Хороший человек, то есть милый плюшевый мальчик, годный лишь на то, чтобы проводить до дому после театра или поговорить о чем-то прекрасном и высоком. А поодаль маячит настоящий мужчина, ein echter Mann, с которым — все остальное, все самое интересное и сладкое.