Богачи

В радикальных кругах 1066 год еще несколько столетий считался полосой, когда все пошло не так, когда небольшая группа грабителей присвоила национальное богатство и лишила большую часть населения ее естественных прав. Саксонская Англия, напротив, воспевалась как дофеодальное, более справедливое и демократическое общество, где у крестьян и женщин было больше прав. Это по большей части неправда: саксонские тэны задолго до завоевания централизовали свои поместья и ограничивали свободу труда и перемещения крестьян. Они настаивали, чтобы те, кто обрабатывает их земли, жили в пределах видимости от их главного каменного зала — чтобы у крестьян не было шанса сбежать[139]. Эльфрик вкладывает в уста пахаря-сакса такие слова: «Нет зимы столь суровой, чтобы посмел я спрятаться в своем доме, ибо боюсь я моего лорда. Каждый день мне нужно хомутать волов и привязывать лемех к плугу. И затем я должен вспахать за день целый акр, если не больше». И напротив, как писал Святой Вульфстан, тэны-англосаксы проводили свои дни «за игрой в кости и пирами» в тени деревьев, пока их крестьяне работали до изнеможения в полях[140]. В этом контексте нормандская практика строительства замков для контроля за определенной территорией не выглядит такой уж новаторской.

Представление о нормандском завоевании как о пришествии паразитической, эксплуататорской иностранной аристократии было столь расхожим, что некоторые средневековые дворянские семьи решились платить за очищение своей репутации. Они приглашали хронистов, чтобы с их помощью доказать, что их притязания на землю и геральдику уходят корнями во времена до 1066 года. Например, около 1200 года граф Уорик заказал историку романс, в котором указывалось, что его семья ведет свой род с эпохи короля-сакса Этельстана[141].

Радикальные силы во время Английской революции 1640-х считали завоевание началом деградации страны, ее скатывания в абсолютизм и тиранию. Левеллерские памфлетисты возвещали, что выступления против короля Карла I — это историческая борьба за то, чтобы избавить Англию от «нормандского ярма». Эти радикалы видели в казни Карла и провозглашении Содружества возвращение во времена, когда «свободный англосакс» в полной мере пользовался своими правами. Даже политический мыслитель XVIII века тори Уильям Блэкстон полагал, что «феодализм» — эта система, основанная, по его мнению, на тирании короля, — был навязан Англии извне[142].

Современные оценки состояний тысячелетней давности по определению неточны. Они опираются на оценки инфляции, покупательной способности (а ведь речь идет о временах, когда кроме земли и титулов, покупать было почти нечего) и на ряд других факторов. Но нет сомнений, что в Англии 1086 года небольшое число вельмож владело колоссальными частями национального достояния. По некоторым современным оценкам, Ален Руфус был богатейшим из них; его состояние в 1100 фунтов примерно равнялось 1,5 % всего годового национального дохода страны. Сравните это с состоянием Алишера Усманова — олигарха узбекского происхождения, которого Sunday Times в 2013 году назвала богатейшим человеком Англии (см. Главу 12): его 11,3 миллиарда фунтов[143] составляют «всего лишь» 0,5 % национального дохода страны[144]. (Любопытно отметить, что сегодня, как и тогда, наблюдается перевес иностранцев среди английских сверхбогатых.) А в 2007 году один из заголовков Sunday Times звучал так: «Ален Рыжий — британец, по сравнению с которым Билл Гейтс нищий».

Ален Леру был, вероятно, богатейшим из дворян, не состоявших в прямом родстве с королем или священнослужителем; лишь двое, Вильгельм де Варенн и Роджер де Монтгомери (первый граф Шрусбери), имели сравнимые состояния. Среди других птиц высокого полета — Одо и Роберт де Мортен, а также итальянец Ланфранк, архиепископ Кентерберийский, чьи богатства, возможно, происходили от церковных владений, возникших до завоевания. Каждый из этих магнатов был богаче нынешнего герцога Вестминстерского, самого богатого аристократа Британии, чье состояние оценивается в 7 миллиардов фунтов.

Как Ален Руфус избежал позора и осуждения при его роли в подчинении севера, других экспроприациях и с разнообразными проявлениями его жадности? Ответ может быть прозаическим. Несмотря на несметные богатства Руфуса, о нем известно так мало, что история, можно сказать, обошла его стороной. Отсутствие склонности бунтовать или интриговать против сложившегося порядка вещей помогало ему держаться в тени и не навлекать на себя беду. Он был скорее подпевалой, чем лидером, и сосредоточился на своем любимом занятии — расширении земельных владений.

Многие сверхбогатые следовали его примеру — шли на все, чтобы оставаться в фаворе у власти. Яркий пример — второе поколение российских олигархов, прислушавшееся к предупреждению Владимира Путина: они могут спокойно наращивать свои состояния, если только не вмешиваются в его дела (см. Главу 12).