Богачи

Морган ощущала себя Робинзоном, оказавшимся на необитаемом острове. Скучая и не зная, чем себя занять, она по нескольку раз в неделю меняла прическу, ходила по магазинам и скупала все, что попадалось ей под руку, без разбора, целыми днями бродила по дому, смотрела телевизор, лениво листала модные журналы или планировала ремонт в доме. Иногда Морган завтракала с Розали Винвуд, но даже их отношения стали другими. Морган и Гарри как-то незаметно выпали из официального гостевого списка Винвудов, и Розали, встречаясь с бывшей протеже, выбирала для этих целей какой-нибудь маленький ресторанчик в Челси, где никто из знакомых не мог бы увидеть их вместе.

Морган никогда не знала, что такое одиночество, и столкнулась с ним впервые в жизни. Общественное презрение заставляло ее страдать вдвойне и чувствовать себя изгоем. Стоило ей пригласить на обед графиню Саутгемптон, как та вежливо, но твердо отказалась, рассыпавшись при этом в весьма патетических извинениях.

— Я ужасно сожалею, Морган, — сказала она. — Но у нас уже расписан каждый день на много месяцев вперед. Жизнь стала такой невероятно напряженной в последнее время, не так ли, дорогая?

— Да, мы с Гарри тоже не знаем, как всюду поспеть, — ответила Морган, хотя светская жизнь давно уже не была для нее ключом, а книжка для записи приглашений оставалась девственно чистой.

Подчас при виде телефонного справочника слезы наворачивались у нее на глазах. Ей казалось невероятным, что за такое короткое время человек, которого звали везде и всюду, может превратиться в отщепенца, не способного собрать на ужин и пяти гостей.

Несмотря на усиленные попытки еще в Шотландии сблизиться с Дэвидом и лучше узнать его, Морган поневоле пришла к выводу, что материнский инстинкт в ней полностью отсутствует. Она признавала достоинства чудного мальчика с прекрасным характером, но никакого желания возиться с ним, играть и даже видеть его у нее не возникало. Кроме того, малыш явно предпочитал общество няни и всякий раз поднимал крик, когда та оставляла их наедине. Морган надеялась, что ситуация изменится со временем, и она сможет довериться ему. А пока ни она, ни Гарри словно не замечали присутствия в своем доме ребенка.

В какой-то момент Морган стала подумывать о поездке в Штаты, но вскоре отказалась от этой идеи. Тиффани не желала с ней разговаривать, а Джо, после того как Гарри окончательно поправился, высказал ей по телефону все, что о ней думает, в таких нелицеприятных выражениях, что отбил у нее всякую охоту встречаться с ним лично. Оставались Рут и Закери. Но мать никогда бы не согласилась общаться с ней, зная, что это неприятно мужу, а Закери по-прежнему находился на лечении в закрытой клинике. Вдобавок, он всегда ненавидел ее.

Морган из последних сил пыталась храбриться, но чувствовала, что созданный ею мир рушится. Все ополчились против нее, единственным союзником оставалось время. Людям свойственна забывчивость. И более громкие скандалы не задерживались надолго в их памяти. Она по-прежнему молода и привлекательна, более того, на лице появился едва уловимый отпечаток страдания, который лишь добавлял ее красоте притягательной таинственности. В глазах обозначилась небывалая глубина, заострившиеся скулы придавали ей изысканную утонченность. Морган преисполнилась уверенности вернуть любовь Гарри вне зависимости от того, сколько времени на это потребуется. Ведь когда-то он восхищался ею, так почему же увлечение не может вспыхнуть вновь? Но теперь она знала, что одни лишь женские ухищрения не помогут добиться победы. А значит, надо придумать что-то совсем иное.

Гарри вскоре окреп настолько, что смог вернуться к своим делам в галерее. Он проводил там целые дни с утра до вечера, отдавая все силы работе, словно желая заполнить ею ту пустоту, которая теперь зияла на месте его личной жизни. За время его отсутствия Джону удалось открыть канал для экспорта картин в Штаты, так что поле для активной деятельности стало еще обширнее.

Гарри завел при галерее реставрационную мастерскую. Он всегда выступал против ненужного зачастую обновления полотен, лишавшего произведения признанных мастеров того налета старины, который среди знатоков ценился более всего, но теперь столкнулся с тем, что американские, ливийские и арабские покупатели, составляющие большинство его клиентуры, не желали и смотреть на картину, если краски ее потускнели, а сама она не была заключена в богатую золоченую раму. В минуты особенного раздражения он вспоминал Морган, которая тоже могла воспринимать вещь лишь в том случае, если она выглядела новой и яркой.

Каждый вечер Гарри задерживался в галерее допоздна, сколько можно оттягивая возвращение домой. В один из таких вечеров неожиданно позвонила Элизабет.

— Элизабет! — воскликнул он, не скрывая своей радости. — Как замечательно, что ты позвонила! Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо. А ты? Надеюсь, совсем поправился?

— Пожалуй, да. Только иногда голова побаливает. Но ничего, могло быть и хуже.