Богатство

Реакция миссис Баннермэн была значительно более разумной, чем ожидала Алекса. Впервые она ощутила, что ее привлекает эта старая женщина – гораздо сильнее, казалось бы, чем членов ее собственной семьи – но она, в конце концов, не росла в Кайаве под надзором этих пронзительных и безжалостных глаз.

– Если бы я могла бросить все это, я бы бросила, – сказала Алекса. – Завтра же. Сегодня же.

– Вы размышляли об этом?

– Постоянно.

– Но не сделали. Почему? Меня это удивляет.

– Я делаю то, что от меня хотел Артур, вот и все. Я не могу отречься от этого. Ну, могла бы. Но я так решила.

У миссис Баннермэн вырвался тихий смешок. Беглая улыбка показалась на ее лице, сделав его значительно менее устрашающим, и на много лет моложе. Алексу осенило, что миссис Баннермэн будет только уважать тех, кто сумеет оказать ей отпор, на что никто из ее родных, похоже, не был способен.

– Сказано, как одним из Алдонов, – произнесла она с явным удовольствием. – Уолден? Алдон? Интересно, нет ли здесь какого-то дальнего родства? Вот вопрос из тех, над которым старый дурень Бакстер Троубридж может корпеть целыми днями.

– Предки моего отца приехали из Швейцарии. Не думаю, что какая-то связь имеется.

– Да. – миссис Баннермэн была явно разочарована. – А вот и Роберт. – Она улыбнулась, но глаза ее остались холодны.

Роберт вошел незаметно. Он переоделся в свой обычный темно-синий костюм. Лицо его все еще оставалось смуглым, хотя он провел больше недели в Нью-Йорке поздней осенью. Может, он пользуется лампой для загара? – подумала Алекса.

Он, нагнувшись, поцеловал бабушку, пожал руку Алексе, отошел и встал перед камином, в точности, как его отец, когда входил в комнату. Дворецкий подал ему поднос с бокалом и хрустальным графинчиком ровно на две порции.

– Я сегодня долго гулял, – сказал он. – И уже позабыл, как здесь красиво. Меня не волнует, если я больше не увижу тропической растительности. Если бы президент не настаивал, я бы не вернулся в Венесуэлу.

– Надеюсь, что ты бы поехал, куда бы он тебя не направил, – твердо произнесла Элинор. – Как бы сильно я не презирала этого человека.

– Я бы предпочел служить в Олбани, бабушка, – ответил Роберт. Потом подмигнул Алексе. – В душе бабушка – роялистка.

– Чепуха! Просто я верю в права собственности, вот и все. Как отцы-основатели.

Тон миссис Баннермэн был столь резок, что Роберт слегка встревожился.

– Я тоже, – сказал он. – Но времена меняются. Даже богатые должны приспосабливаться.

– Я не против п е р е м е н. Я против, чтобы ценности отбрасывали просто потому, что их тяжело сохранить. Это не перемена, а капитуляция.

– Разве умение думать о будущем – капитуляция? Какой смысл, к примеру, отказываться застраивать землю, которой мы даже не видели?

Простое упоминание о застройке вызвало два ярких пятна на старческих щеках миссис Баннермэн. И она вновь показалась помолодевшей, словно споры о том, что ее реально волновало, придавали ей новую энергию.

– Я не стану обсуждать это, Роберт, – сердито сказала она.– Я не позволю, чтоб это обсуждалось в моем доме.

План застройки Кайавы, вспомнила Алекса, был главным св списке преступлений Роберта в глазах его отца, и разделил семью Баннермэнов на враждующие фракции. Именно по настоянию Элинор Артур, наконец, вырвался из круга самообмана, чтобы вернуть себе полный контроль над состоянием, и услал Роберта в Венесуэлу, где он никому не мог навредить, кроме внешней политики США в Южной Америке, что, с точки зрения отца, было невозможно даже при талантах Роберта к разрушению.

Довольно странно – Элинор простила Роберта, который собирался застроить часть ее любимой Кайавы, и обвиняла Артура, который спас имение. И это был еще не конец, ибо Эммет де Витт разразился пламенной проповедью против безразличия Артура к социальным нуждам бедняков, что нашло отражение в газетах, и Артуру пришлось оплатить издержки застройщиков, исчислявшиеся миллионами, чтобы защититься от обвала судебных процессов и неутихающего гнева Барни Рота, самого могущественного строительного магната в Нью-Йорке. Спасение Кайавы стоило Артуру денег, личных неприятностей и ухудшения здоровья – и, однако, Роберт в глазах большинства людей все равно оставался жертвой.

– Как скажешь, бабушка, – покорно пробормотал он.

К счастью, спор был прерван дворецким, явившимся пригласить их к обеду, который, в основном, прошел в молчании, еще более пронзительном из-за всего окружения.