Богатство

– Там замешаны политические дела, – сказал он по возможности спокойно. – Документы дал ей отец. Необдуманно.

– Разве Рамирес не может их вернуть? Ты обычно утверждал, что он может все.

Сесилия познакомилась с Рамиресом, едва выйдя из детского возраста, в те давние дни, когда он был еще патентованным героем твердолобых патриотов, которые считали, что высадка в Бухте Свиней была бы успешной, если бы у Джона Кеннеди хватило мужества организовать прикрытие с воздуха.

Таковы были в те времена и взгляды ее отца – как многие богатые американцы, Артур Баннермэн счастлив был принимать у себя в доме лихого кубинского героя и выписать чек на на la causa[46]

Последующий откат Рамиреса в мир политических преступлений и убийств по контракту ускользнул от внимания Сесилии. При тех редких случаях, когда упоминалось его имя, она все еще говорила о нем, как о латиноамериканском антикоммунистическом сэре Галахаде[47] – репутация, которую он потерял так же быстро, как приобрел.

– Он тоже провалился. Мы обменялись самыми резкими словами.

– Подкинь под него хворосту, Роберт! Отец часто говорил, что если бы у братьев Кеннеди не сдали нервы, Рамирес смог бы войти в Гавану, и заставить Кастро собирать чемоданы.

– Сеси, отец изменил свое мнение, когда ты еще каталась на пони. Бог свидетель, я сделал все, что мог. Я даже привез Рамиреса сюда, поместил его в местной гостинице, но он ничего не добился.

– Он з д е с ь?

– Забудь, что я тебе сказал. Чем меньше ты знаешь об этом, тем лучше. Все под контролем.

– Что ж, тогда вели ему пошевеливаться, – резко сказала Сесилия.

Роберт жалел, что вообще согласился обсуждать дела с Сесилией. Он должен был знать ее лучше, чем предполагать, что она когда-либо даст ему благословение на компромисс с Алексой.

– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно произнес он, чтобы положить конец беседе.

Сесилия взяла его за руку.

– Никто не может просить большего, – прошептала она.

* * *

Репутация Сесилии, как слабой женщины, была догматом, принятым на веру всей семьей, за исключением самой Сесилии, которая знала правду. Она считала, что в ином веке она сумела бы справиться с ролью римской матери, или сестры, или жены – во всяком случае, одной из тех суровых, непорочных героинь, что указывают пути долга мужчинам своей семьи.

С ее точки зрения, никем не разделяемой – Роберт был слишком мягок, себе во вред. Она обвиняла себя, за то что бежала в Африку, чтобы спастись от семьи и богатства, оставив его одного перед лицом враждебного мира. Если бы она осталась дома, то убедила бы его не пытаться отобрать Трест у отца – или, если бы он все же сделал это, поддерживала и укрепляла его дух, так, чтоб он преуспел. Теперь она убеждала себя, что Роберт дал слабину, из-за того, что эта девица воспользовалась его душевной добротой, что Рамирес, возможно, просто уклоняется от того, что он обязан был сделать.

Она думала об этом, пока раздевалась и проскальзывала в хлопковую ночную рубашку, вновь наслаждаясь чувством прохлады после всех этих лет в Африке. Однако, это был ее долг, точнее, предназначение – быть там, помогать бедным, а Баннермэны всегда исполняют свой долг, не жалуясь. Если ничего другого не остается – так учила ее бабушка. И это было главным удовлетворением ее жизни – возможно, подумала она без горечи, и е д и н с т в е н н о е.

Если Роберт не может приказать Рамиресу сделать то, что он обязан сделать, она возьмет это на себя. Это тоже ее долг. Она потянулась к телефону и набрала номер.

Компания, собравшаяся к завтраку, не лучилась счастьем, но Роберт, для которого сама идея охоты была на первом месте, делал все возможное, чтобы оживить картину, подобно преданной жене из пригорода, которая чувствует, что важный домашний прием плохо начался, и видит, как шансы ее мужа на продвижение по службе исчезают, по мере того, как беседа спотыкается и замирает. Не привыкший обычно рано вставать, Роберт двигался по столовой, сыпал шуточками, с энтузиазмом пожимал руки и сообщал каждому, какой будет прекрасный день. И действительно, день обещал быть великолепным, по крайней мере в том, что касалось погоды. Природа приложила все усилия, чтобы соответствовать стандартам Баннермэнов. Прелестный, бледный осенний туман развеивался, открывая тонкий ледок, который таял в первых лучах солнца, из-за чего опавшие листья выглядели так, будто они были свежеокрашенны за ночь, специально для этого случая. На дальнем конце Большой Лужайки мирно паслись полдесятка ланей. Их шкуры в рассветных лучах, казалось, сбрызнуты оранжевым.

– Единственный с м ы с л во всем этом – завтрак, – простонал Патнэм, усаживаясь рядом с Алексой.