Богатство

– Ну, все-таки… похороны Элинор…

– Он нездоров. В данный момент он в больнице, в Марракеше, насколько я помню. Он прислал телеграмму.

– Это из-за пьянства? Судя по всему, он просто старается себя погубить, после того, как его отправили в отставку. Какой позор, что он ее принял.

– У него не было выбора, Эммет, после того, как его поймали на связи с сеньорой Гусман. Не часто американские послы попадают на первые полосы газет из-за сексуального скандала. Президент был в ярости на Роберта.

– Бедный Роберт, – сказал Эммет без тени симпатии. – Бессмысленная жизнь. Поло, пьянство, женщины… – его проблема в том, что никто из Баннермэнов не годится в плейбои, даже он.

– Возможно, это только о д н а из проблем Роберта, – сказала она. Нам лучше оставить это.

Эммет распознал властные ноты в ее голосе. Он взял ее под руку, и они стали спускаться по ступенькам. Вслед за ними из церкви вышли Сесилия и Патнэм Баннермэн. Патнэм держался неловко, как всегда на семейных съездах, Сесилия сверлили ненавидящим взглядом затылок Алексы, не беспокоясь, что это заметят. Они проследовали по лестнице и прошли между двумя рядами гостей, чьи зонты колыхались, как деревья на ветру, пока Эммет вел процессию на Баннермэновский Пирог с такой скоростью, что старшие члены семьи сбивались с дыхания, как на гонках.

Алекса легко шагала рядом с ним, вуаль струилась за ней. Она одобряла эту скорость. Элинор, знала она, не понравилось бы, что ее заставляют ждать.

Саймон и Стерн стояли рядом, прячась под зонтом Саймона от Гуччи в красную и зеленую полосы.

– Хотелось бы, чтоб зонт был черным, – сказал Стерн. – Здесь он выглядит неуместно.

– Он и неуместен. Так же, как и вы. Так же, как и я. Давайте, взглянем фактам в лицо – мы оба здесь неуместны.

Стерн, похоже, не желал признать, что он может быть где-либо неуместен. Он сменил тему.

– Как продвигаются дела в музее? Вы уже привыкаете быть директором музея?

– Постепенно. Респектабельность дается мне отнюдь не легко. Генри Гельдцалер написал обо мне разгромную статью в журнале "Нью-Йорк". Полагаю, это значит, что меня признали. Когда на тебя так нападают, в Нью-Йорке это верный признак, что тебя воспринимают серьезно. Я хотел подавать в суд, но Букер меня отговорил, и вполне справедливо.

– А Букер взлетел высоко.

– Да. Что ж, вероятно, ответственность обязывает. После отставки де Витта все бремя легло на него. Он чертовски увлечен музеем. Вы знаете, что он вошел в совет директоров, как главный юридический советник?

– И в совет директоров Фонда. И кто угадает, как далеко он еще продвинется?

– Это знает только один человек, – сказал Саймон. Дробь дождя не могла заглушить благоговения в его голосе.

– А-минь, – торжественно произнес Стерн. – Аминь.

* * *

Голос Эммете де Витта разносился далеко, словно дождь усиливал его пронзительность, так что он гремел над Пирогом и соседней рощей. Он использовал любую возможность возвысить тон на полную мощность, ибо здесь никогда не бывало столько скорбящих, после смерти Кира, похороны которого видели здесь считанные единицы.

– Земля к земле, и прах к праху, – хрипло выкрикнул он, завершая службу. На миг он замер в молитве, выглядя даже выше обычного, потому что стоял на холмике земли. Перед ним простиралось море мокрых зонтов. Он наклонился, зачерпнул немного глины в и бросил в открытую могилу.

Потом он протянул серебряную лопатку Алексе – ту самую лопатку, что использовалась на похоронах Артура. Она приподняла вуаль и осторожно бросила пригоршню земли в могилу. С одобрением Эммет заметил, что она плачет. Он знал, как Алекса любила Элинор, – как немногие из присутствующих, ибо Элинор Баннермэн жила так долго, что ее смерть стала определенной разрядкой, и мало кто вспоминал ее с иными чувствами, кроме страха и любопытства. Многие люди за пределами семьи считали, что она давно уже умерла.

Теперь, когда Элинор уже больше нет, ничто уже не будет прежним, думал он, но, после того, как он увидел, как Александра Баннермэн идет от могилы свекрови, одетая с ног до головы в черное, с густой вуалью, прикрывающей лицо, он уже не был так в этом уверен.

Море зонтов расступалось перед ней, открывая ей проход, как Красное море расступалось пере Моисеем. Зонты вздымались и опадали с каждой стороны, пока кузины и кузены, дальние родственники и свойственники проталкивались вперед, чтобы приложиться к ее руке, представиться, произнести слова почтения или соболезнования.