Богатство

Тунгус по имени Васька повез новости далее. От Аяна до Охотска еще полтысячи верст (масштабы такие, хоть плачь или радуйся). Все чаще встречались оленьи следы, а за ними, как правило, тянулась торопливая побежка волков, готовых рвануть живность за горло. И все реже встречались в пути дорожные «поварни», в которых вместо дверей были растянуты звериные шкуры. Неделями Васька ночевал у костра, дремали в снегу, сторожа уши, собаки. Уже пошел второй месяц, как полетучка выехала из Николаевска, а почтальон только сейчас достиг желанного Охотска (городок в 35 домишек с годовым бюджетом аж на 140 рублей!) Отсюда марафонская эстафета продолжалась.

Теперь якут Никодим Безруков гнал упряжку до стойбища на безвестной реке Магадан и там сдал полетучку юкагиру Паратунгу. Этому почтальону предстоял самый трудный участок пути — вплоть до реки Гижиги, в устье которой безмятежно догнивал старинный Гижигинск с церковью и господином исправником, а из всех фруктов, какие известны на планете, там произрастала лишь редька (да и то раз в три года все губили морозы). При въезде в городишко Паратунга увидел ряд открытых для отпевания гробов с покойниками, а земский исправник приветствовал каюра кулаком по зубам.

— Ты где околевал, скважина, косая? — спросил он. — Тебя еще в прошлом месяце с полетучкой ждали…

В прошлую навигацию 1903 года Гижигинский залив, что расположен в самом гиблом углу севера Охотского моря, забило плотными льдами, отчего корабли не могли доставить в Гижигу продовольствие — теперь в городе люди умирали. Исправник сдернул с нарт Паратунга мешок с полетучкой и потащил его к избе гижигинского казака Власьева.

— Игнатушко, — сказал он ему, — твоя очередь. Езжай, милок, до Петропавловска да передай на словах тамошним, что мы здесь ложки да миски давно уже вымыли, а теперь зубы на полке сложили и одного бога молим…

Власьеву предстояло сделать большой крюк, огибая на собаках Пенжинскую губу, потом завернуть к югу — как бы въезжая в Камчатку со стороны ее северного фасада. Но голодные собаки пали в пути, казак едва доволочился до коряцкого стойбища, где и слег в лихорадке. Очнувшись, позвал хозяина юрты.

— Слушь, мила-ай! Кати далее за меня, а я у тебя в гостях помирать останусь… Есть там в Петропавловске начальник такой — Соломин, ему полетучку отдай, да не забудь сказать, что гижигивские людишки коре березовой рады-радешеныси…

Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается: на весь этот путь от Николаевска-на-Амуре до Петропавловска-на-Камчатке ушло три месяца!

Была как раз ночь с 22 на 23 апреля, когда коряцкие нарты затормозили возле крыльца уездного присутствия. Каюр начал барабанить в запертые двери.

Исполатов проснулся первым.

— Наверное, полетучка, — сказал он, быстро одеваясь. — Вы не торопитесь. Я сейчас открою…

Полетучка лежала на столе, а коряк ждал награды. Соломин налил ему водки, сверх того из своего кармана одарил тремя рублями, после чего велел идти в карцер — отсыпаться:

— Там тепло, и никто тебе не помешает…

Взломав на мешке печати, он изъял из него почту. Исполатов помог отсортировать казенную корреспонденцию от частной. Внимание привлек пакет с красным штемпелем:

«Срочное отправление — нигде не задерживать». Заметив, что Андрей Петрович волнуется, траппер сказал ему:

— Не переживайте заранее. Какая-нибудь официальная ерунда, а начальство всегда радо пороть горячку.

— Но я не привык так жить, чтобы от самой осени до весны не знать, что произошло в мире…

Прочитав короткое извещение, он опустил руки.

— Что там?

— Война. Япония все-таки посмела…

— Кому же сопутствует успех победы?

— Я тоже хотел бы знать. Но об этом — ни слова. Война-и все. Оповещать нас в подробностях сочли излишним. — Ему вспомнились слова польского писателя Серошевского, оказанные им в Хакодате. — Но как этот лилипут осмелился схватиться с Гулливером?

— Не советую обольщаться, — ответил Исполатов. — Мы же не знаем, как обстоят дела, а потому Камчатку надо сразу же изготовить к обороне от возможного нападения.

— Придет первый пароход, и все узнаем!

Траппер предостерег Соломина:

— А если в эту навигацию не будет в Петропавловске ни первого, ни даже последнего парохода?

— Шутите! Такого быть не может. Наконец, канонерская лодка «Маньчжур» никогда не оставит нас в беде.

— Но морская блокада Камчатки — вещь вполне реальная. Лучше от начала проникнуться убеждением, что мы надолго отрезаны от России, будем отныне полагаться лишь на свои силы.

— Где вы видели на Камчатке эти силы?

— Конечно, не в четырех же казаках Мишки Сотенного, а в населении Камчатки… Кстати, мука есть на складах?

— Пять тысяч пудов. Крупчатка.

— Подумайте, как отправить хлеб голодающим на Гижигу… А каковы, пардон, у вас отношения с Нафанаилом?

— Преотвратные.

— Сейчас годятся даже такие. Идите сразу к нему, и пусть он прикажет клиру трезвонить в колокола…