— Вы, слушайте меня! — яростно выкрикнула я. — Мой дом буду содержать я сама! Я буду делать деньги! А вас выставлю в самом дурацком свете, если мне не останется ничего другого.
Один из них расхохотался. Я это запомнила навсегда. Его смех придал мне смелости, и я продолжала:
— И не толкайте меня на то, чтобы я все потеряла! — кричала я. — Я не желаю ничего терять! В моем словаре вообще нет слов ни «терять», ни «проигрывать»! Я заинтересована только в выигрыше!
— Но, дорогая моя... — беспомощно всплеснул руками Филип Херст, и, так как я знала, что он один в этой комнате был озабочен моей судьбой, я не прервала его неловкую речь. — Вам понадобился бы миллионер, чтобы содержать эту громаду!
— Значит, я найду миллионера! — огрызнулась я и вышла.
Часом позднее я накручивала педали велосипеда, направляясь к ближайшему телефону. Позвонив своей подруге Хэрриет, которая вела рубрику «Люди недели» в «Иллюстрэйтед Ланден ньюз», я спросила, не было ли в те дни в Лондоне каких-нибудь иностранных миллионеров. Я подумала, что иностранец, менее знакомый с английской действительностью, чем любой местный миллионер, мог бы проявить больше склонности к моему эксцентричному честолюбию.
— ...И хорошо бы такого, кому могло бы показаться приятным помочь девушке, оказавшейся в затруднительном положении, — заключила я свое обращение к Хэрриет.
— Да, есть один такой. Пол Ван Зэйл. Американский банкир.
— Хорошо. Он годится.
— Но, Дай, у него ужасная репутация!
— Тем лучше! — заметила я и принялась строить свои планы.
Поскольку к тому времени стало ясно, что у меня нет никакой надежды на обычную респектабельную жизнь, мне ничто не мешало надеяться на обычную респектабельную любовную связь с любым представителем противоположного пола. Я знала, что мне придется спать с Полом Ван Зэйлом, но ради Мэллингхэма я была готова пожертвовать своей девственностью. И вряд ли стоило бы тянуть с этим до брачной ночи, которой никогда не бывать. Кроме того, мне пришлось признаться себе в том, что к тому времени (мне было двадцать два года) меня уже мучило любопытство: действительно ли половой акт такая восхитительная вещь, как, по-видимому, все думают. Я к тому времени уже не была религиозной и решила не прислушиваться к угрызениям совести. И достаточно хорошо знала теорию Фрейда, чтобы сказать себе, что излишняя стыдливость вредит здоровью. И, разумеется, была достаточно доведена до отчаяния, чтобы улечься в постель с совершенно незнакомым человеком. Единственной моей заботой была мысль о том, окажется ли Пол Ван Зэйл достаточно доведенным до отчаяния, чтобы спать со мной, но я очень надеялась на это, вспоминая слова отца о мужчинах средних лет, всегда находящих привлекательными молодых девушек.
Чем больше я думала о Поле Ван Зэйле, тем более решительно была готова к тому, что возненавижу его. Я ехала к нему в офис в большой продуктовой корзине и думала: он мерзкий человек, который будет вынуждать меня сносить все это! Я никогда не видела его фотографий, но была уверена, что он жирный, плешивый коротышка. Одна мысль об его американском акценте вызывала у меня содрогание.
Но вот крышка корзины открылась, я выбралась из нее, встала на ноги, оглядела комнату и увидела его.
Это было мое свершившееся чудо. И чудо это состояло не в том, что был спасен Мэллингхэм, а в том, что я нашла того, кого в конце концов любила. В своей любви к Полу я преодолела свой глубоко укоренившийся страх перед мужчинами. И впервые в жизни смогла порадоваться, что родилась женщиной.
Он меня оставил. Я знала, что он меня оставит. С самого начала он был со мной честен, никогда не давая никаких обещаний, он не имел намерений остаться со мной, но эта его честность делала мое влечение к нему лишь более непреодолимым. После моего разочарования в мужчинах — я ясно видела, как мой отец всегда лгал своим женам, — и когда поняла, что ни один мужчина никогда не захочет на мне жениться, я утешилась мыслью: брак не что иное, как обман. Я знала, что случалось с людьми, обещавшими друг другу любовь навеки, и говорила себе: я не хочу участвовать в подобной романтической чепухе. Если бы Пол был менее честен со мной, я никогда не смогла бы ему верить, но его ужас перед романтической любовной связью со всеми сопутствующими ей обманами и иллюзиями не только совпадал с моим, но и превосходил его. Его ужас был врожденным и искренним, тогда как мой — просто позой, защищавшей мое достоинство, и все же когда наши отношения приняли романтическую окраску, именно я оказалась достаточно реалистичной, чтобы принять это, тогда как он, воображавший себя реалистом, ушел в фантазию, отказываясь признать, что в наших жизнях произошли перемены.