Наиболее щекотливым делом было для меня свести свои отношения с Дайаной к такому уровню, который дал бы возможность убедить Кэролайн в их несерьезности. Потом предстояло как следует нагрузить жену новыми светскими обязанностями, чтобы у нее не оставалось времени слишком строго присматривать за мной. Ситуация была сложная, но я думал, что при известной тонкости подхода к ее решению я с ней справлюсь.
Дайана мало интересовалась Кэролайн. Она просто думала, что, поскольку Кэролайн женщина покладистая, то никаких проблем не будет. Ее занимали только мои братья.
— Стив, — спросила она меня однажды, — сколько лет теперь этим «мальчикам», как ты их называешь?
— Тридцать семь. — Я вздохнул. — Я всегда был удачлив, и это рождало у меня чувство вины перед ними, — говорил я, пытаясь объяснить Дайане, почему несу ответственность за них. — Я помню, как отец говорил матери, что его собственная жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы его брат делил с ним свою удачу. Дядя преуспевал и был очень богат, но скуп.
— Мне всегда казались подозрительными люди, говорящие подобные вещи, — сказала Дайана. — Мой отец обычно говорил, что жизнь его была бы совершенно иной, если бы он нашел такую женщину, которая понимала бы его, но истина, разумеется, была в том, что все его женщины понимали его слишком хорошо. Что же было не так в жизни твоего отца, Стив? Ты говорил, что у него было много денег и куча друзей и что он был душой любой компании.
— Да.
Я помолчал, вспоминая отца. Она ждала, не торопя меня с ответом, и наконец сказала:
— Можешь не говорить, если не хочешь.
— Черт побери, да ничего особенного, — отвечал я. — Он пил.
— Неужели? Боже, какое совпадение! И мой отец тоже пил! А мать? Она ушла от него или оставалась с ним?
— Она оставалась с ним.
— А моя ушла.
Теперь настала ее очередь надолго замолчать.
— Что с ней стало, Дайана?
— Не хочешь ли ты сказать, что Пол тебе об этом не рассказывал?
Дайана заговорила. Ее мать была суффражисткой, боролась за избирательное право для женщин и умерла в тюрьме. Я был уже готов сказать что-нибудь утешительное, когда она с горячностью проговорила:
— Ты не решаешься сказать: «Какова мать, такова и дочь» потому что это может мне не понравиться.
— Бог с тобой, Дайана, — уязвленный, проговорил я, — о каком сходстве ты говоришь? Ты же не идеалистка! Ты же не заберешься в Гайд-Парке на ящик из-под мыла, призывая к крестовому походу за свои убеждения. Не говоря уже о том, что не сядешь за них в тюрьму! Ты всегда будешь слишком занята умасливанием Хэла Бичера, чтобы он предоставил тебе очередную ссуду на расширение твоего миллионного бизнеса! — Дайана пристально смотрела на меня. К моему удивлению, она не находила слов. — Что, разве я не прав? — продолжал я. — У людей Пола одна общая черта — они ведут честную игру. Проявление время от времени некоторой сентиментальности еще простительно, но идеализм? Позабудь о нем! Ты не уйдешь далеко, вооружившись романтическими идеалами… Пол убедился в этом еще юношей и никогда этого не забывал. — Она по-прежнему молчала. Я терялся в догадках — о чем она думает? Наконец заговорил снова: — Ты пришла в ужас, увидев, как рассмешило меня то, что твоя мать была суффражисткой? В чем проблема? Ты знаешь, как я отношусь к эмансипированным женщинам!
И я поцеловал ее с безошибочным восторгом.
Дайана засмеялась и вернула мне поцелуй.
— Ты настоящий азартный игрок, дорогой! — поддразнила она меня. — Все ради честной игры между полами!
— Вот именно игры! — отозвался я, но мне было приятно.
Я чувствовал какую-то гордость за свои современные взгляды па женщин и, пытаясь убедить Дайану в том, что я целиком за эмансипацию, попросил разрешения посетить ее в офисе, чтобы увидеть в роли тигрицы-бизнесмена.