Богатые — такие разные. Том 2

Мне было ясно, что он не выдержит больше шести месяцев, но я понял, что должен поддакивать этому юноше.

— Это превосходно! — сказал я, улыбаясь до боли в щеках. — Примите мои поздравления, и добро пожаловать!

— Спасибо, сэр. Кстати, у меня есть друг, и я очень хотел бы, чтобы его приняли в фирму вместе со мной. Его зовут Сэм Келлер.

Я вспомнил, как Пол говорил о своих последних подопечных.

— Он один из тех ребят, которые проводили все летние каникулы вместе с вами в Бар Харборе? Келлер — уж не сын ли он смотрителя дома Пола? Право, не знаю, как он выдержит такую перемену с чисто социальной точки зрения…

— Его выбрал Пол, сэр.

Было странно слышать, что он называл своего благодетеля просто Полом. Это звучало неуважительно и слишком фамильярно. Мне это не понравилось.

— Что ж… — Мне было все труднее думать о двадцати миллионах долларов. И пришлось сделать большое усилие над собой: — Я уверен, что это можно устроить, Нэйл.

— Простите, сэр, но я предпочитаю, чтобы меня называли Корнелиусом. Нэйл — так меня называл только Пол, да мои бархарборские друзья. А когда разговор заходил о фамилиях, Пол говорил о своем желании, чтобы я после его смерти принял его фамилию, и, таким образом, в банке «Ван Зэйл» по-прежнему будет Ван Зэйл, — ненавязчиво добавил он, озарив меня сдержанной победной улыбкой.

— Очень хорошо! — согласился я, мгновенно решив обучить его наилучшим образом всему тому, что необходимо знать инвестиционному банкиру, и это решение я принял, отбросив всякую тревогу.

С пятью десятками миллионов долларов в руках, не считая двадцати миллионов в фирме, он быстро поймет, что существуют гораздо более привлекательные способы препровождения времени, да к тому же он слишком смазливый мальчик, чтобы можно было принимать его всерьез.

— Если бы у него был талант, тогда другое дело, — объяснял я позднее Кэролайн. — Бог знает, что мог увидеть в нем Пол.

— Люди иногда говорили то же самое о тебе, — язвительно напомнила мне Кэролайн. — «Боже, для чего нужен Полу этот оболтус с внешностью вышибалы?» Это можно услышать и теперь.

— Я могу не выглядеть инвестиционным банкиром, — огрызнулся я, — но, по крайней мере, никто никогда не скажет, что я не наделен талантом! Черт возьми, Кэл, этот малый не годен даже для того, чтобы нести гроб на похоронах. Он рассыплется в прах от тяжести, едва попытавшись подставить плечо!

— Поговорим о похоронах, — переменила тему Кэролайн. — Ты уже…

— Нет, я еще не подготовился.

— Ну, вот что: ступай, запрись в библиотеке и не выходи оттуда, пока не составишь речь.

Я вздохнул. Мне предстояло найти какие-то слова о Поле и записать их на бумаге, и уже поздно было отказаться от этого. Предстояли не только похороны — испытание на стойкость для каждого, кто был близок к Полу. Ко мне пришла Сильвия и попросила меня — только меня, и никого другого — произнести надгробную речь.

Я не был мастером произносить речи. Одно дело сидеть на совещании партнеров и полчаса обсуждать финансовое состояние какого-нибудь крупного акционерного общества — и совершенно иное встать перед людьми, до отказа заполнившими церковь, и говорить об усопшем друге.

Я попытался от этого уклониться: — Может быть, лучше Чарли или же Льюис, — возражал я.

Льюис был таким специалистом по надгробным речам, что его искусство уже вполне можно было запатентовать и жить на доходы от этого патента.

— Я хочу, чтобы выступил не тот, кому Пол просто нравился, а тот, кто его действительно любил.

Она была неумолима. И я согласился.

— Но, ради Бога, не будь слишком сентиментальным, — порекомендовала мне Кэролайн, когда я уселся за письменный стол.

Я отточил шесть карандашей и положил перед собой чистый лист бумаги. И даже написал в его верхней части: «Пол Корнелиус Ван Зэйл. 1870–1926».

Больше я не написал ни единого слова, а лишь просидел несколько часов, глядя на эту строчку и думая о Поле.

Я вспоминал о том, как мы встретились. Мне было восемнадцать лет, меня только что выгнали из военной академии, и все пришли к мнению, что я трудный ребенок. Это не было такой уж новостью, поскольку мои братья и я считались трудными детьми давно, пожалуй, с самых первых лет нашей жизни. Отчасти причиной этого было то, что наш отец умер молодым, когда мне едва исполнилось девять. Не вызывало сомнений, что три мальчика, росшие без отца, не могли не приобрести вредных привычек. Будь жив отец, он держал бы нас в руках. Я хорошо помню отца. Он был добродушным и благородным человеком, душой любой компании, однако если нам случалось подвергать испытанию его доброту, то почти сразу приходилось жалеть об этом. До сих пор помню, как не мог два дня сидеть на стуле после того, как подложил по яйцу в оба его сапога для верховой езды.