Богатые — такие разные. Том 2

Кэролайн было тридцать шесть лет — на три года меньше, чем мне — и выглядела она как на картинке. У нее были черные волосы, такие же глаза, стройная полноватая фигура, от которой меня всегда бросало в дрожь, когда я снимал с нее эти ужасные корсеты, и ноги, заставлявшие молить Бога о том, чтобы подолы женской одежды не опускались ниже колена. Она была вовсе не глупа. Читала «Ярмарку тщеславия» и, стало быть, точно знала все, что говорили интеллектуалы Фрэнка Крауниншилда, играла в бридж и умела устроить обед на шестерых, не поднимая лишней суматохи. Она жестко организовывала мою домашнюю жизнь, а бездельники выводили ее из терпения.

— Стивен! — твердо проговорила она, ворвавшись в мой кабинет около полуночи и увидев меня по-прежнему сидящим перед чистым листом бумаги. — Тебе уже пора порепетировать выступление! Где текст речи?

— Он еще не написан. Налей мне чего-нибудь выпить, Кэл.

— Нет, дорогой, выпивки ты сегодня не получишь, не то будешь под мухой на похоронах!

— Да?..

На следующее утро я облачился в свой черный костюм, принял соли от желудка, добавил джина к апельсиновому соку, чтобы окончательно проснуться, и отправился на похороны, по-прежнему не имея ни малейшего понятия о том, что буду говорить.

Служба должна была состояться в церкви святого Георгия на Стайвисен-сквер, с последующим погребением в фамильном склепе в Уэстечестере.

В церкви была масса народу — весь Уолл-стрит, половина Вашингтона, крупнейшие имена, самые знаменитые фирмы, люди, подобно Полу, бывшие легендами своего времени, евреи и янки, хоть однажды встречавшиеся, или общавшиеся с Полом, или хотя бы перекинувшиеся с ним парой слов за всю его необычную карьеру. Джекоб Райшман, всегда остававшийся для Пола «Юным Джекобом», хотя ему было уже под шестьдесят, говорил:

— Помню, когда он совсем мальчиком пришел в наш банк…

А кто-то помоложе его заметил:

— Я не помню, когда впервые его увидел, потому что мне кажется, что он был всегда.

— И всегда с нами со всеми, — отозвался кто-то еще, и я вдруг понял, что впервые эти слова звучат не как обычная банальность, а как святая истина. Потому что на похоронах были и другие люди, неинтересные для прессы и неизвестные зевакам из толпы, лишь полупризнанные Уолл-стрит, но не менее весомые, чем представители любого нью-йоркского клуба.

Отдать последнюю дань уважения Полу явились и его протеже.

Все мы знали друг друга. Я увидел их в водовороте толпы, менявшемся, как картинки в калейдоскопе. Мартин, Клэй и я были старше всех, и наиболее продвинулись в карьере, но были там и другие, моложе нас, и достигшие пока немногого. Такие, как маленький Корнелиус Блэккет и три его восемнадцатилетних друга.

Пол умер, но люди его жили, и я уже чуть было не поддался сентиментальным чувствам, когда оказался лицом к лицу с истиной.

Я увидел Брюса Клейтона. Вот уж никогда не думал, что у него хватит смелости явиться на похороны. Он был арестован по обвинению в убийстве Краснова, но потом его освободили, и всем стало известно, что обвинение с него снято. С ним пришла и его мать. Лицо ее было скрыто плотной вуалью. Я обнаружил рядом с ним и его жену. Мне не приходилось раньше видеть такого бледного лица, как у Брюса. Увидев меня, он вздрогнул и отвернулся.

Я почувствовал прилив яростного гнева. Я молча смотрел на Брюса, а когда калейдоскоп повернулся еще раз, увидел Теренса О'Рейли. Разумеется, было бы странно, если бы его здесь не оказалось.

Я был потрясен, увидев одного, а потом сразу же и другого, и почувствовал, как меня покинула всякая сентиментальность. Пола убили не чужаки. Он был застрелен двумя из его же людей, использовавшими свой ум и энергию, которыми он так восхищался, для сговора и убийства, осуществленного так блестяще, что перед ним отступил сам закон.

Открывшийся мне ужас этого убийства избавил меня от последних сомнений и терзаний. Ясно было одно. Они не только убили его, но и отомстили ему, и, глядя в туманное будущее, я понял, что власть его личности будет по-прежнему руководить всеми нами из тьмы, зиявшей за его могилой.

— Я знаю, что скажу, — шепнул я Кэролайн.

— Ах, Стивен, уверен ли ты в этом?

Ближайшие улицы были забиты автомобилями. Тротуары кишели толпами зевак. Фоторепортеры, как привязанные, следовали за нами до самого входа в церковь.

Церковь была старая, строгая и холодная. Уже играл орган и через двадцать минут двери ее закрылись.

Я не могу вспомнить, как шла служба. Помню только, что подошел к аналою и посмотрел на стоявших вплотную друг к другу людей. Я окинул взглядом море лиц и, когда тишина стала такой глубокой, что я словно услышал ее, сильным голосом, со всей уверенностью, на какую только был способен, заявил убийцам Пола:

— Он по-прежнему жив!

Журналисты написали в газетах, что речь моя заняла восемь минут, я же чувствовал себя так, словно говорил восемь часов. Когда я умолк, тишину было не только слышно, она просто гремела у меня в ушах. Я отошел от аналоя, и, когда орган начал английский духовный гимн «Иерусалим», я почувствовал прикосновение руки Сильвии.