Богатые — такие разные

Я подумал о своей матери, которая говорила мне десять лет назад: «Слава Богу, наконец-то ты женился на девушке с хорошими манерами!» — но тут же отбросил это воспоминание, пока оно не повело меня дальше в прошлое. Мне нужно быть твердым с самим собой. Если вообразить, что время — это некий коридор, то я должен перегородить его за своей спиной и смотреть только вперед, в направлении выхода. Но я знал: сказать легче, чем сделать. Впереди нет ничего, кроме мрака, а в конце коридора… Нет, это слишком гнетущая перспектива. Не удивительно, что я то и дело обращаюсь к прошлому.

Я снова размышлял о времени и снова, как часто бывало и раньше, думал о возможности существования четвертого измерения. Если бы оно, это четвертое измерение, существовало, то есть, не было бы единственного прямого коридора, а было бы бесконечное множество параллельных борозд на распаханном поле вечности, тогда, возможно, мне удалось бы убежать от своего прошлого и открыть для себя лучшее будущее. Как заманчиво было думать о путешествии во времени по окольным путям, вместо того чтобы уныло тащиться вперед по одной и той же опостылевшей дороге. Но как тогда переходить из одной борозды в другую, и какова гарантия, что эта следующая борозда будет чем-то лучше? Да и существует ли это четвертое измерение за пределами мира пустых размышлений?

Я понимал, что на эти вопросы нет ответов. Но сейчас по крайней мере я мог поздравить себя — мое ближайшее будущее было не совсем уж беспросветным. Действительно, Дайана Слейд — великолепное отвлечение от моих мыслей, и, кроме того, мне все больше хотелось взглянуть на ее «обетованную землю».

— Я знаю, что в Америке классовое общество — говорила Дайана, когда мы ранним утром в субботу выехали из Лондона. — Но кем считаете себя вы — аристократом?

— Америку даже при самом большом воображении нельзя назвать бесклассовым обществом, — ответил я, — и я, разумеется, аристократ. Я, конечно, понимаю, что в вашем представлении я не больше чем выскочка, тем не менее и у меня есть скромное родословное древо.

Мой шофер уверенно крутил баранку длинного черного безупречно чистого «ланчестера 40», и мы с Дайаной удобно откинулись на спинку сиденья. Я был, как мне казалось, превосходно одет для уик-энда за городом. Твидовый костюм для этого времени года уже не очень подходил, и на мне была новая серая спортивная пара из шерстяной фланели, мягкая рубашка и синий оксфордский блейзер, на голове жесткая соломенная шляпа-канотье, а на ногах роскошные туфли, купленные накануне на Джермин-стрит. Еще выходя из дома, я подумал: я выгляжу достаточно крепким, чтобы сойти за сорокалетнего.

Рядом со мной сидела Дайана в поношенной серой юбке, желтой блузке и макинтоше, выглядевшем так, как будто его не снимали ни разу после войны. Не считая шофера, мы были в машине одни. Питерсон, О'Рейли и мой слуга Доусон ехали вместе с багажом в «роллс-ройсе».

— Вот уж не думала, что американцы придают значение своим родословным, — заметила Дайана, когда за окнами замелькали убогие предместья северного Лондона, за которыми начинались луга Эссекса.

— Американцы очень разные. Те, к которым отношусь я, об этом не забывают.

— И каковы же те, к которым относитесь вы? Простите, но в конечном счете все вы иностранцы, и мне трудно связать с вами представление о какой-то родословной.

— Как мило сознавать, что вы так же ограничены и чванливы, как все социалисты! Я вырос в среде англосаксонской протестантской иерархии Восточного побережья, секты, известной под названием «янки», людей, в чем-то отдаленно напоминающих англичан. Они прячут свой жестокий прагматизм за принципами своего социального кодекса, включающего такие главные постулаты, как: «Будь всегда верен своему классу» и «Делай бизнес с кем угодно, но ходи на яхте только с джентльменами». Они умны и трудолюбивы, а становясь богатыми и могущественными, чрезвычайно опасны. Среди них имеется незначительное элитное меньшинство, влияющее на всю Америку через крупные инвестиционные банки Уолл-стрита, контролирующие капиталы страны.

— Вы имеете в виду такие банки, как ваш?

— Такие банки, как мой. Я в ужасе, дорогая, от того, что я всего лишь один из крупных капиталистических злодеев, прячущийся за своей древней голландской фамилией.

Она расспрашивала меня о моей семье, и я рассказал ей о том, как Корнелиус Ван Зэйл в 1640 году отплыл в Америку из Шевенингена, чтобы стать гражданином Нового Амстердама.

— Потомки Корнелиуса, Ван Зэйлы, были крупными землевладельцами в тех местах, которые теперь называются графством Уэстчестер, — добавил я. — Они переженились с британцами до такой степени, что, боюсь, я не унаследовал ничего голландского, кроме фамилии. Это, разумеется, и объясняет мою естественную склонность к злодейству, хотя я всегда за честную игру и за добропорядочность, и эта естественная склонность стократно усиливается благодаря тому, что я родился ньюйоркцем.

Она попросила меня рассказать ей о Нью-Йорке, но я просто сказал, что он похож на любой европейский город, трудно поддающийся описанию.