Богатый

В верхних окнах замка горел пожар заката. Еще не остывший от дневного зноя, ветерок шевелил листья столетней липы над вкопанным в землю круглым столом. За кустами сирени послышались легкие шаги Брониславы. За ее спиной тяжело ступал Володя, в его руках дымился обернутый полотенцем большой котел галушек.

— Ау! Ау! Идите ужинать! — звонким сопрано запела Бронислава.

— Идем! Идем! — отозвались многие голоса. Из кустов выскочил Волчок.

Отец Илларион, дядя Вася, дядя Петя, Марта, Марк, четыре студентки и три студента окружили стол. Вкусный запах галушек раздражал обоняние, возбуждал и без того хорошие аппетиты наработавшихся в поле людей.

Отец Илларион перекрестился. Публика, не теряя времени, быстро рассаживалась на скамейках. Взяв апполоник, Бронислава разливала галушки по мискам.

Парок, подхватываемый ветерком, уносился в листву липы. Разговор шел урывками. Говорили о работе, о лошадях, о коровах, об урожае. Студенты, еще недавно не умевшие отличить овса от пшеницы, спешили показать перед дядей Васей свои новые познания. Но это не мешало им уплетать галушки за обе щеки. Бронислава, взяв себе в помощники Сашу, удалилась. Они вернулись с мисками сметаны и кошелками малины. Запах малины разлился в вечернем воздухе.

Вечерняя звезда показалась над деревьями.

Глядя на нее Марк сказал: — Смотрите — словно маленькое сердце всего этого неба — бьется первая звездочка…

— А может быть, это самолет зажег сигнальный свет? — присматриваясь сказала Зинаида.

— Ты всегда в прозе, — возразил Марк.

— А ты всегда в эмпиреях, — пошутила Марта.

— Ну что ж, если и ты против меня… Ничего не поделаешь! Но все же это не аэроплан! Как все таки въелась в наши души техника! — уже волнуясь сказал Марк.

— Бери сметану, — подставив миску, призвала Марка к действительности Бронислава.

Но Марк, набирая сметану, продолжал: мы все же рабы диктатуры, еще никогда небывалой. Пусть наши внуки слепыми будут рождаться, а мы будем, придя домой, вместо того чтобы побаловать детей, поговорить с женой, крутить кнопки и пускать в ход телевиденье.

— Миллионы людей как раз в это время этим заняты, — заметил Игнат. — Какая небывалая толпища! Сколько общих, односторонних мнений вырабатывается. Все как один знают одно и то же, видят одно и то же, слышат одно и то же.

— Скоро все будут, как обезьяны, совершенно одинаково реагировать, — сказал Марк.

Бронислава подсела к своему мужу — к дяде Пете. Она нежно смотрела ему в лицо, поглаживала его руку.

Дядя Петя давно простил ей бегство к Богатому, но она все еще чувствовала себя виноватой. Прошлое она считала теперь ненормальностью. Ненормальность же свою приписывала прежней своей жизни в механическом мире.

Она много думала над своей ошибкой. План оправдания у нее созревал постепенно и наконец нашел свое выражение. Ей захотелось открыть свои думы теперь, вот за этим ужином. К этому располагал ее, быть может, запах малины, такой нежный, объединяющий.

— Бывало выспишься хорошо, напьешься кофе, на душе хорошо, — сказала она. — Выходишь на улицу и сразу: в ушах исступленный рык машин, в нос бьет угаром бензина, настроение становится нервным, хочется куда-то спешить, хочется сразу чего-то нового, все постоянное раздражает. Ничто не нравится, словом, некий бес вселяется, — с этими словами она взглянула на мужа, застеснялась, вся ежась, и, делая на лице детскую гримаску, сказала: — Вы, быть может, смеяться будете над моим «открытием», но мне все равно! Мне кажется — нефть произошла из останков людей, миллионы лет живших до нашей эры. В ней сосредоточилась вся злость, вся та греховность, за которую Господь обрушил на них горы земли. — Все с любопытством повернули головы. На столе шевелилась тень листьев, она ходила кружевом по лицам и одеждам. Бронислава не могла поэтому увидеть, как принимаются ее слова. Смеются ли над ними? На лице ее, залитом луной и потому как бы почти нереальном, написалась решительность ангела, освобождающего из темницы святого апостола. — Вот почему все сходят с ума, злятся и беснуются, надышавшись нефтяными парами, — сказала она и нежно поцеловала мужа. Никто не смеялся. Наоборот, ангел тишины пролетел над столом, слышно было только как Волчок чешет за ухом лапой.

Марк прервал молчанье: — Отец Илларион, грех ли это — желать конца мира? — спросил он.

— Желать, быть может, и грех, но он предсказан всеми священными писаньями.

— Не только священным, — сказал дядя Петя. — Леонардо да Винчи тоже предсказывал. И даже жаждал конца света! Вы помните его басни?

Я наизусть не помню, но постараюсь передать своими словами. Он писал, что будут войны, что люди не будут знать меры своей злобе, что они уничтожат леса, будут наслаждаться муками животных. Что они дойдут до всего, что под землей и на земле. Что они поднимутся в небо, но что их тяжесть потянет их на землю. Он восклицает: «О, земля, почему ты не разверзнешь своих недр, чтобы поглотить существа столь бесчувственные и жестокие, дабы не являть больше небу этого ужаса».