Только одному своему любимому шурину Щелкану не дал Азвяк никакого города, так как Щелкан не случился в эту пору в Орде: ездил он за синие моря, в литовские страны собирать с народа жестокие дани: брал он с князей по сту рублей, с бояр по пятидесяти, с крестьян по пяти рублей. У которого денег нет, у того дитя возьмет, у кого дитяти нет, жену в плен увезет, у кого жены нет — того самого навек в Орду увезет, измучают его татары непосильными вековечными работами.
Воротился Щелкан домой с богатыми данями: конь под ним в сто рублей, седло в тысячу, узде и цены нет, потому что она — жалованье царское.
Узнал Щелкан про ханские подарки и говорит Азвяку:
— Царь Азвяк Таврулович, слышал я, что раздарил ты своим шурьям стольные русские города, дай и мне Тверь старую, богатую, отдай мне под начало двух тверских князей, двух удалых Борисовичей.
Отвечает Азвяк:
— Хорошо, любимый мой шурин! я тебя пожалую богатой Тверью, только не даром, а вот если ты заколешь своего любимого сына, наполнишь большую чашу его младенческой кровью и выпьешь ее, тогда пожалую тебя Тверью.
И Щелкан заколол своего сына и выпил чашу его крови.
Поехал Щелкан в Тверь, стал судьею над народом, над двумя удалыми Борисовичами. Был он судьею неправым, надо всеми боярами насмеялся, измучил народ поборами. Невмочь стало тверитянам от такого судьи, собрались старые посадские люди, поговорили между собою, сложили на Щелкана жалобу и пошли к удалым Борисовичам с просьбою:
— Вступитесь за нас, наши добрые князья!
Собрали князья богатые дани: серебра, золота, скатного жемчуга, пошли к Щелкану с поклоном просить его:
— Будь нам судьей справедливым и милостивым.
Зазнался Щелкан, зачванился, принял Борисовичей не как князей знатного, славного рода, а как своих последних слуг.
Разгорелось сердце у молодых удалых князей, не вытерпели они кровной обиды, бросились на Щелкана: один ухватил его за волосы, а другой за ноги — да и разорвали его пополам.
Так умер Щелкан позорной смертью, никто за него не вступился, никто не наказал удалых Борисовичей за смерть злого Щелкана.
Песня о Грозном царе
То не солнце красное засияло на синем небе — воцарился в Москве Грозный царь, Иван Васильевич.
Созвал однажды Иван Васильевич на почестный пир своих князей, и бояр, и могучих опричников; хорошо угостились гости, языки у них поразвязались, порасхвастались они кто чем: кто хвалится селами с приселками, кто городами с пригородами, умный хвастает родом-племенем, глупый — женой- красавицей…
Вставил и Иван Васильевич в речь гостей грозное свое слово:
— Есть и мне чем похвалиться: царскую свою власть вынес я из Царь-града, на себя надел я царскую порфиру, взял в руки царский посох — всякую измену повырву я с корнем по всей Руси!
Не солнышко проплывает красное, не скатный жемчуг рассыпается — ходит по царской палате молодой Иван-царевич, услыхав родительские слова, посмеивается:
— Государь мой батюшка! Не вывести тебе измены из каменной Москвы, сидит с тобой измена за одним столом, одним ты хлебом с ней делишься, одно и то же с тобой она платье цветное носит.
Разгорелось сердце Грозного царя: не труба золотая вострубила — раздался его грозный голос:
— Подай сюда измену — прикажу срубить ей голову!
— Государь! вижу, сказал я неразумное слово, — отвечает Иван-царевич, — как назову измену? жаль мне твоего изменника, а на себя покажу — казнишь ты меня лютой казнью. Делать нечего, назову твоего ослушника, родного моего братца Феодора Ивановича. Когда брали мы с тобой стольный город Москву, ехал ты, господин, с краю, а я с другого, Феодор Иванович был посредине; мы с тобой ехавши казнили людей да вешали, а брат Феодор посылал вперед послов, чтобы могли вовремя скрыться виновные; все они по домам попрятались, в чистое поле поразбежались и схоронили от тебя измену.
Не помнит себя от гнева Иван Васильевич:
— Идите сюда, палачи немилостивые, возьмите Феодора Ивановича за белые руки, сведите его в чистое поле, на дальнее болото, отрубите ему голову за его изменные дела.
Поразбежались все палачи, попрятались, остался один Малюта Скуратов.
— Казнил я немало царей-царевичей, казнил без счету королей-королевичей, не миновать и Феодору Ивановичу моей тяжелой руки.
Взял поганый Малюта царевича за белые руки и повел на казнь.
Как услышала об этом царица Авдотья Романовна — света белого не взвидела, обула сапожки на босу ногу, накинула соболью шубку на одно плечо, побежала в хоромы своего родного братца Никиты Романовича:
— Не знаешь ты, не ведаешь, свет Никита Романович, какая на нас пришла беда, какая великая печаль: повел поганый Малюта казнить твоего родного племянничка! Упадает звезда поднебесная, угасает свеча воску ярого!
Испугался Никита Романович, бросился вон из хором, вскочил на коня неоседланного, невзнузданного, кричит громким голосом:
— Не по плечу ты себе дело взял, вор, Малюта Скуратов, не казни царевича — самому тебе ведь головы не сносить!
Не слушает Малюта: уже взял он царевича за русые кудри, наклонил его голову на липовую плаху, уже нож над ней заносит.