Богатыри не мы. Новеллы

Прочие пассажиры также не в восторге от шалав, мусоров и бытового хамства. Кто-то кривится или неодобрительно качает головой, едущие вместе обмениваются осуждающими репликами, но – вполголоса. Не в силах сдержать возмущение лишь пенсионного возраста дама, похожая ниспадающими из-под берета крашеными кудрями и выражением длинного некрасивого лица на обиженную жизнью овцу. Придерживая одной рукой норовящий вывалиться из набитой продуктами сумки пучок зеленого лука, она опрометчиво интересуется у буяна, не стыдно ли ему и как вообще возможно говорить такое женщине. Оказывается – ничуть и запросто. Более того, для неравнодушной у ценителя шансона тоже находится пара соленых словечек. Но на этот раз случается промашка: дама не одна. Рядом с нею дремлет супруг: крупный мужчина с усами щеточкой и обритой наголо лобастой головой, покрытой крупными каплями пота. Проблемы незнакомой девушки мужчине, судя по всему, глубоко фиолетовы, а вот за честь жены он, разумеется, не вступиться не может.

Проигрыш в массе видим невооруженным глазом, но скандалист и не думает униматься. После быстрого, но интенсивного обмена «любезностями» побоище в салоне не начинается исключительно по причине тесноты. Теперь уже протестуют все без исключения пассажиры: одни призывают участников конфликта к примирению, другие – выйти и разбираться дальше на более чем свежем воздухе, третьи просто стыдят. В результате водитель, который уже сам не рад своей меломании, прижимается к обочине, открывает дверь и объявляет: или все немедленно успокаиваются, или мужчина – да-да, вы! потому что вы!!! – покидает салон, или дальше никто не едет, и он, водитель, вызывает полицию.

Несколько наиболее осторожных пассажиров решают, что с них достаточно, и ретируются, а все прочие сообща «голосуют» за второй пункт. Зачинатель конфликта продолжает рваться в бой, один на двадцатерых, но тут усатый, воспользовавшись ситуацией, мощным джебом выкидывает его на улицу спиной вперед. Пока буян барахтается в сугробе, водитель поспешно закрывает дверь маршрутки и дает по газам.

Сделав небольшую паузу, Майк в два глотка ополовинил остывшее содержимое своей кружки и закончил:

– Наверняка остаток пути пассажиры маршрутки провели за обсуждением двух тем: «Не перевелись еще на Руси настоящие мужики» и «Бывают же козлы на свете». Ну, может, еще каких-нибудь. «Напьются, а потом бузят», например, или еще каких, не знаю. Зато знаю другое, Димыч, – он неожиданно стиснул ладонь Кузина, лежащую на столешнице, влажными от холодного пота пальцами, – ничего я в тот день не пил, кроме чая и кофе. Зато минут за десять, до того как сесть в ту маршрутку, случайно глянул в магазинную витрину и увидел в ней отражение.

– Свое? – уточнил Димка. И вдруг с ужасом понял, что он, кажется, уже знает ответ.

На улице оказалось ветрено. Шел крупный мокрый снег, разом делающий одежду тяжелой и неприятно влажной. Может, именно поэтому, несмотря на явно плюсовую температуру, Кузин уже через пару сотен шагов вниз по пустынной набережной почувствовал легкий озноб. Прервав на середине повествование о своем очередном (и традиционно – совершенно гениальном) то ли репортаже, то ли интервью с какой-то восходящей звездой не важно чего, из которого козлы при монтаже опять вырезали самый смак, он, расстегнув куртку, принялся перематывать свой ангорский шарф. Майк терпеливо ждал, облокотившись о чугунные перила моста, и молча дымил очередной – бог знает какой уже по счету – сигаретой. А добив ее до фильтра, зажег новую прямо от окурка предыдущей. Димка к тому времени как раз закончил с шарфом и теперь совершал вращательные движения шеей в разные стороны, дабы убедиться в качестве намотки. Он уже открыл было рот, чтобы велеть другу не частить, но, неожиданно сам для себя, попросил:

– И мне дай, что ли…

Постояли еще. Подымили в тишине.

– Ну, и что скажешь? – не глядя на друга детства, спросил Майк.

Кузин щелчком пальцев выбросил окурок, тщательно прицелившись в фонарный столб и, разумеется, не попав.

– С одной стороны, конечно, чушь полнейшая, несусветная, антинаучная. Страшные, блин, сказки нашего городка. Аборт мифологического сознания. Но с другой… – он запнулся, воровато глянул по сторонам и, понизив голос, уточнил: – Слушай, а ты к этим не ходил?

– К кому?

Димка яростно засопел, словно до последнего не решаясь произнести роковое слово, и все-таки выговорил:

– Ну… к попа́м…

Он явно ожидал взрыва, поскольку уж кому-кому, а Кузину антиклерикальные настроения Майка были хорошо известны. И тем страшнее, безысходнее для пухленького жизнелюба оказалось короткое и глухое:

– Ходил. Позавчера.

Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь приглушенным шорохом автомобильных протекторов где-то за домами на противоположном берегу. Потом визгливо, заполошно залаяла собака, но почти сразу же заткнулась, как будто смутившись отчаянной неуместности своего поведения.

– Иииии?.. – не выдержав, протянул Кузин, осторожно, точно выглядывающий из норы сурок, готовый при малейшей угрозе нырнуть обратно.