Богатыри не мы. Новеллы

– О тож! – согласился Полифем. – Ну, я и навел. Двоих за ноги взял, об порог вдарил, съел, вход камнем завалил и спать лег. Утро, думаю, вечера мудренее, потому что похмелья не будет – эти твари все вино выжрали. А они…

Полифем тут снова закручинился, весь стол слезами залил. Илья от него насилу добился, что гадские рэкетиры ночью чисто по беспределу хозяина хаты размотали, да так, что он глаз открыть не смог, и по-тихому из пещеры свалили, закосив под баранов.

– Это что хоть за чепушилы бакланистые были? – спросил Илья, дружески похлопывая Полифема по горбатине.

– Залетные, – промычал одноглазый. – А шишку у них держит американец, О'Диссей.

– Запомню, – кивнул Илья и со знанием дела добавил: – От этих пиндосов все беды. Решили, что хитроумные больно. Ну да на всякий хитрый Вашингтон есть «Тополь-М» с винтом, то ишь с системой преодоления ПРО.

История жизни Полифема повергла Илью в грусть-тоску-печаль, тут-то и поименовал он нового приятеля Лихом за столь фатальную невезучесть, обнял за волосатое плечико и продудел в не менее волосатое ухо:

– Буйная ты головушка, да дураку досталась. Не кручинься, сейчас развеселю я тебя…

И рассказал Илья свой любимый, подсердечный, от отца доставшийся, заветный и единственный анекдот.

Тот самый, про лису. А бывший Полифем, отныне Лихо, возьми да и растолкуй богатырю, чем лиса на самом деле в кустах занималась.

После этих несвятых откровений стройное здание миропонимания Ильи обрушилось вниз, как рождественская елка под котом. Лихо едва не стало Безглазым, что, собственно, понятно – а нефиг лезть с разоблачениями. Ну, и дружба, понятное дело, закончилась, толком не начавшись. Бушевал Илья долго, около часа. Даже мост повредил, не говоря уж об окрестном пейзаже. Лихо успел далеко убежать, в болоте завязнуть и даже выбраться, а Муромец все сосны щепил, переживая.

С той поры Илья почти на месяц закручинился, загрустил, отказался от службы в дружине и сидел сиднем на пне у Трех дубов, кутаясь в бобровую шубу и приговаривая: «Зима близко…»

Из транса богатыря вывели под белы рученьки скоморохи. Лихо Одноглазое, интуитивно чуя вину за содеянное, наняло целую артель добрых молодцев и девицев, и те как заайдачили перед смурным Ильей представление, как пошли впризадку, как задудели в дуделки, загундели в гунделки, засоплели в соплелки и давай выкаблучивать коленца, одно каблукастее другого, – аж небу жарко стало.

Вздыхал Илья. Отворачивался. Потел. Скоморохи гусли достали, в струны ударили, песню затянули про изгиб и купол неба. Да так душевно, так пронзительно вывели, шельмы, что скатилась скупая мужская по крутой скуле богатырской, кануло без вести в густой бородище, прожгла кольчугу на груди, уколола сердце, печень, желчный пузырь, почки, растворила там камни, а также все, что только можно, и через пятку ушла в сыр-тяжел песок.

Тут и не усидел Илья. Сорвал, скинул он с плеч шубу бобровую, поднялся во весь свой богатырский рост, грянул шапкой оземь и заблазнил на всю округу:

– Как здорово, что все мы здесь!!!

С той поры отпустило Илью, вернулся он на службу и побивал супостатов по всем фронтирам и пределам государства древнерусского, невзирая на молодость и силу оных нисколечко.

Но анекдоты с той поры не терпел и даже отрихтовать череп мог, если кто в кабаке или кружале ляпал, не подумав:

– А я вот тут анекдот вспомнил…

3

День-ночь – сутки прочь. Ехал богатырь, ехал, и вот заехал в дремучие Муромские леса, благо они неподалеку от дома его и начинались.

А в лесах-то Муромских и сыро, и темно, и комаров видимо-невидимо, и кукушек слыхино-неслыхино. И мухоморы везде.

Про эти мухоморы отдельная история. Илья, он ведь как – если до чего охотник, то тут все, тушите лучины, сливайте воды, ловите младенцев. В смысле – ни уему, ни меры, ни краев не знает. Вот кашу он любит, к примеру, бобовую. Так может, если не остановить, сожрать столько, что опосля спать его Марьюшка-жена выгоняет в поле – дабы атмосфера в Карачарове была экологически чистой.

Или с брагой – это вообще беда. Пить ее, окаянную, Илья приспособился, еще когда на печи лежал. И в день мог выпивать до двадцати ушат. А то и поболе. Ну, а как на ноги встал, так вообще спасения никому не стало – хлещет и хлещет, льет и льет в себя, как в прорву бездонную.

И ведь что примечательно и даже обидно – не берет его брага. Ну ни капельки. Сидит, бывало, Илья за пиршественным столом, пьет с двух рук, с двух ковшей, и хоть бы что ему сделалось, только посмеивается. А вокруг все друзья-богатыри, купецкие гости, князья да бояре лежат вповалку, заблевав полы палисандровые, ковры хоросанские, скатерти камчовые, наряды атласные да панбархатные.