Богатырщина. Русские былины в пересказе Ильи Бояшова

Пахарь легко согласился, в путь-дорожку с ними отправился. Шелковые гужики он повыстегнул, кобылку из сошки повыдернул, сел на неё и поехал рядом. Едут они по полю, и недалеко ведь отъехали – говорит оратай:

– Погоди-ка, Вольга Всеславович! Я кобылку из сошки-то повыдернул, шелковы гужики повыстегнул, а сошку саму позабыл в бороздочке. Ты пошли кого из своих молодцев мою сошку из борозды повыдернуть, из лемехов земельку повытряхнуть, отбросить сошку за ракитов куст, а то я, мужик, подустал от оратайства – неохота мне возвращаться.

Посылает Вольга Всеславович к сошке молодого Василия Казимировича. Тот поехал к ней, усмехаючись, одной рукой её повыдернуть торопится: да вот только как с ней ни мучается, как её ни берёт, как подковырнуть ни пытается – не даётся сошка, словно заколдована.

Василий Казимирович запыхался, замаялся. Посылает Вольга к нему на помощь Поповича. И тот поехал, усмехаючись. Желает Алёша простую сошку крестьянскую одной рукой повыдернуть: да куда там! Они вдвоём с Василием пытаются ту сошку из борозды выковырять, но не могут её и раскачать.

Отправляет Вольга Добрыню Никитинца. И Добрыня старается сошку повыдернуть, да всё без толку. Даже втроём у них, у богатырей, ничего не получается: стоит сошка в борозде как вкопанная, с места не сдвинется.

Не солоно хлебавши вернулись к Вольге могучие русские богатыри. Они несказанно удивляются, в своей неудаче сознаются: «Не могли мы сошки и от земли оторвать, по силам её поднять разве что Илье Муромцу».

Говорит тогда мужик:

– Молодые люди, что новы горшки – то и дело бьются, а старый горшок хоть берёсткой[3] повит, да три века живёт. Поедем-ка, Вольга Всеславович, уберём мы кленовую сошку.

Подъехали они к кленовой сошке. Вольга попытался ту сошку поднять, напрягся со всей своей молодецкой силой, с тайными колдовскими заговорами – да только подломились его резвые ноженьки, замутились его ясные очи. Упал Вольга на бороздину, подняться не может.

Говорит он оратаю:

– Я много по свету езживал, рыбой-щукой ходил в синих морях, рыскал по тёмному лесу серым волком, взмывал в небо ясным соколом, но не видывал такого чуда! Не научился я премудрости орать-пахать, крестьянствовать.

Тут берёт пахарь одной рукой Вольгу за жёлтые кудри, как щенка годовалого, сажает его на добра коня, а другой-то рукой хватает свою кленовую сошку, из борозды её выдергивает, с лемехов земельку отряхивает, бросает сошку за ракитов куст, словно лёгкую щепочку.

Сел затем мужик на соловую кобылку, и поехали они к городку Гурьевицу. У пахаря кобылка шагом идёт, а Вольгин конь поскакивает. У пахаря кобылка рысью пошла, а Вольгин конь от неё отстает.

Говорит Вольга Всеславович мужику:

– Если бы эта кобылка коньком была, я дал бы за конька пятьсот рублей.

Отвечает мужик:

– Я взял кобылку ещё жеребёночком из-под её матушки, заплатил за жеребёночка пятьсот рублей, а теперь не возьму и две тысячи. Была бы моя кобылка коньком, и вовсе цену не имела бы.

Едут дальше они по чисту полю, а мужик-то всё по сторонам оглядывается.

Спрашивает Вольга:

– Отчего ты, оратай, по всем сторонам оглядываешься?

Отвечает оратай:

– Где-то здесь оставил я свою перемётную суму.

Вольга глядит – лежит под его конём перемётная сумочка, да уж больно она мала, едва её на земле видать.

Просит оратай:

– Не подцепишь ли мне, Вольга Всеславович, мою суму?

Нагнулся Вольга, попробовал было перстом суму сдвинуть – не сворохнётся сума.

Вольга удивился:

– Много я по свету езживал, но такого дива не видывал! Вроде мала сумочка перемётная, а ведь с земли не подымется.

Слез он с коня, ухватил суму двумя руками, но как только ни тужился, разве что повыше колен сумел поднять её и тут же по колена в землю угряз. Однако Вольга не сдаётся. Ещё повыше поднял суму – и уже по плечи в земле стоит. По белу лицу Вольги не слёзы – кровь течёт. Ещё выше суму он поднял – осталась одна голова на поверхности. Тут бы Вольге и конец пришёл, да вот только взял его оратай за жёлтые кудри, из землицы повыдернул, посадил на добра коня. Сам же, нагнувшись, подхватил суму, словно пушиночку, бросил её поперёк соловой кобылки.

Говорит Вольга Всеславович:

– Мы давно уже беседу ведём, и всё спросить забываю: как звать-то тебя, крестьянина?

Отвечает пахарь-оратаюшка:

– Я ржи напашу, её в скирды сложу, домой скирды выволочу, дома их вымолочу, драни надеру, пива наварю, мужичков позову, а как позову их, лапотных, да и допьяна напою, станут тут мужички меня здравствовать: «Здрав будь, Микула Селянинович!»

Чурила Пленкович

той поры, как сел Вольга на кормление, как с Микулой Селяниновичем познакомился, он, Вольга Всеславович, у дядюшки и не показывался. А в стольном городе Киеве у ласкового князя Владимира вновь затеялось столование: зовёт князь всех на почестен пир. Собрались князья-бояре и могучие богатыри. Князь Владимир распотешился; обещает гостям:

– То ещё не пир горой, а лишь лёгкая закусочка. Приедут с охоты мои ловчие: навезут они туров и оленей. Вот где мы попируем, побеседуем!