Богатырская Русь

«Сравнение битвы с жатвой является одним из распространеннейших общих мест древнерусской словесности, широко представленным как в повествовательных жанрах, так и в переводной… литературе. Однако в «Слове» используется не только простейшее уподобление битвы жатве и косьбе, но и более нетрадиционные образы: молотьба и веянье… сев и всходы», – пишет Б. Гаспаров в книге «Поэтика «Слова о полку Игореве»». Как мы можем видеть в былине «Вольга и Микула», безвестный автор «Слова» не так оригинален и «нетрадиционен», как полагает исследователь.

Распахана была пашенка яровая,
Не плугом была пахана, не сохою,
А вострыми мурзамецкими копьями,
Не бороною была пашенка взборонена,
А коневыми резвыми ногами;
Не рожью была посеяна пашенка, не пшеницей,
А посеяна была пашенка яровая
казачьими буйными головами, —

гласит украинская песня – как видим, и здесь образ пахоты и сева используется для изображения боя.

«Другой метафорической проекцией, постоянно сопутствующей описанию битв в «Слове», является… пир – данный образ хорошо разработан в фольклоре и древнерусской литературе и включает в себя целый ряд постоянных компонентов: жажда, кровь-вино, опьянение (сравнение павших воинов с захмелевшими гостями)». (Там же.) За этими образами стоит конкретная ритуальная практика дружинной, а точнее – протодружинной воинской магии, пока мало исследованная на русском материале. Ее последние отблески – в «Песне о Нибелунгах», где бургундские витязи перед последним боем пьют кровь павших, и в одном из вариантов былины о передаче Святогором своей силы Илье Муромцу. Но здесь мы не будем углубляться в исследование данной темы. Заметим лишь, что метафора битвы-пира, в которой враги предстают угощаемыми гостями, действительно одна из самых распространенных в воинской поэтике Древней Руси. Вспомним хотя бы ответ Батыю пленных воинов Коловрата «Посланы отъ князя Ингваря Ингоревича резанского тебя, силна царя, почтити и честна проводити, и честь тобе воздати. Да не подиви, царю: не успевати наливати чашъ на великую силу – рать татарскую».

И здесь не отстает млороссийская казачья поэзия:

Ты зачем так, мое чадушко, напиваешься?
До сырой-то до земли все приклоняешься,
И за травушку за ковылушку все хватаешься?
Как возговорит добрый молодец родной матушке:
Я не сам так, добрый молодец, напиваюся,
Напоил-то меня турецкий царь тремя пойлами,
Что тремя-то пойлами, тремя розными:
Как и первое-то его пойло сабля вострая,
А другое его пойло – копье меткое было,
Его третье-то пойло – пуля свинчатая.

Бой-молотьба и бой-пир не являются прерогативой русской дружинной поэзии. Так, Торгильс Рыбак называет меч «цепом стали», что является практически калькой «цепов харалужных» «Слова», а битву– «пир навий». У Гомера («Илиада», ХХ, 495–499):

Словно когда земледелец волов сопряжет крепкочелых,
Белый ячмень на гумне молотить округленном и гладком,
Быстро стираются класы мычащих волов под ногами —
Так под Пелидом божественным твердокопытные кони
Трупы крушили, щиты и шеломы…

Как уже сказано выше, автор «Слова» не настолько своеобразен и неповторим, как полагает Б.М. Гаспаров.