Богдан Хмельницкий

На другой день 29 января Алексей Михайлович повелел думному дьяку Волошенинову проведать Паисия и спросить его о здоровье и благополучно ли доехал. Патриарх просил передать царю благодарность за заботу и изложить его просьбу: «Приехал-де он к великому государю для того, что во Иеросалиме гроб господен в великом долгу, а оплатитца нечем, и он-де для искупления гроба господня для милостыни приехал бить челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Руси».

Паисий рассказал также Волошенинову о событиях на Украине, о том тяжелом положении, в котором находится народ под властью шляхетской Польши.

— А ныне, — говорил он своим зычным, хорошо поставленным голосом, морща крутой лоб и пристально изучая Волошенинова, — они, гетман и все войско Запорожское, велели ему, патриарху, бить челом царскому величеству, чтоб он, великий государь, изволил войско Запорожское взять под свою государеву руку, и они, черкасы, ему, государю, будут как есть каменная стена.

Патриарх остановился, разгладил пышную черную бороду, потом, чуть помедлив, продолжил:

— Гетман говорил, что он весь в государевой воле. Как государь велит, так он и делать рад. И я их все мысли видел, что они под государевою рукою быть желают.

Лицо Волошенинова не выражало ничего, кроме глубокого внимания. Одобряет ли он сказанное патриархом или нет, было неизвестно. Но когда патриарх снова на минуту замолчал, он промолвил:

— Нынешний полковник, который с вами, владыка, приехал, сказывает, что прислан к царскому величеству от гетмана, от Богдана Хмельницкого и от всего Войска Запорожского с большим делом, и есть-де с ним тайный приказ. Ведомо ль вам, какой с ним, полковником, тайный приказ?

Патриарх ответил, что о тайном приказе ему неведомо, и разговор пошел о крымских, валашских и других делах.

В этот же день по государеву слову в Посольском приказе был принят Силуян Мужиловский. Статный, с широким открытым лицом и умным честным взглядом полковник сразу же расположил к себе беседовавших с ним дьяков Михаила Волошенинова и Алмаза Иванова.

Из дела о пребывании в Москве иерусалимского патриарха Паисия и переговорах, которые он вел 1 декабря 1648 г. — 28 июля 1649 г.: «И полковник Селуян Мужиловский говорил: послал-де его с еросалимским патриархом Паисием гетман Запорожского войска Богдан Хмельницкий для сопровождения, потому что у них сейчас с поляками война, то чтобы они чего-нибудь плохого не учинили патриарху».

А поведать дьякам, с каким долом к великому государю прислан, полковник вежливо, но твердо отказался, сославшись на то, что таков приказ Хмельницкого.

Интересовались дьяки в разговоре с полковником также тем, как обстоят дела с поляками.

И полковник говорил: «…Взяли-де они, черкасы, у поляков воеводства Киевское, Брацлавское, Подольское. Черниговское со всеми уездами и поляков в тех местах всех побили, а смирил-де их бог за их гордость. А побито их столько, что не поспели трупы их и звери поедать. А к Литве гетман Богдан Хмельницкий посылал от себя нарочно, чтобы они с ними, черкасами, были в миру и ни в чем с ними не задирались, а они-де, черкасы, их, Литву, ничем теснить не станут».

4 февраля 1649 года, через шесть дней после приезда в Москву, в сыропостную неделю патриарх Паисий и с ним полковник Силуян Мужиловский со всей их свитой были приняты царем. Прием состоялся в Золотой палате и был обставлен с большой торжественностью. То, что царь не оттягивал встречу на долгое время, как часто бывало в других случаях, и то, что происходила она в праздничной обстановке, говорило о большом значении, которое ей придавалось. Еще утром из царского дворца были присланы за Паисием и Мужиловским сани, крытые вишневого цвета сукном для Паисия и черным — для Мужиловского. Усевшись со всей своей свитой в первые сани, Паисий дал знак трогать. За ним следовал государев пристав князь Ефим Мышецкий, которому было поручено опекать патриарха, «а архимандриты и келарьи казначей, и архидьякон, и черные попы, и дьякон, и простые старцы, и патриарши племянники и служебники, которые с ним были, шли за патриархом пеши, а запорожских черкас полковник ехал за патриархом в санях…». Чести подъезжать к царскому дворцу удостаивались лишь государевы гости, иноземные послы и знатные иностранцы.