Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

Затянувшийся свирепо-никчемный разговор незаметно перешел в поздний ужин, на который разгоряченных собеседников пригласила хозяйка замка, сама Гризельда Вишневецкая, дочь великого коронного канцлера Замойского:

– Zapraszam szanownoe panstwo do stolu. Tu wstistko bardzo smaczne. Panstwo lubie dobrse zjesc.

На вишневецких столах казалось, стоял весь дневной рацион гонорвого панства – sniadanie, druge sniadanie, obiad, podwieczorek, kolacja. На огромных драгоценных блюдах рядами и горами лежали яства, способные накормить обедом сразу целое местечко – многоразличные shynka, boczek, kilbasy, kotlety mielone, sztuka mieso, polendwica, slonina, parowki, ozor, pieczen, nozki w galarecie, flaki, wolowina, wiepzowina, indyki, kury, kaczki, dziki, bigos, frytki, knedle и конечно бесконечная drob, еще вчера летавшая в лубенских окрестностях. Все эти блюда ежедневно и ежечасно, и всегда, и везде, и всюду желала шляхетская душа, но только в соединении с морем спиртного, навсегда окружившего ее: wino biale, czerwone, wodka, koniak, likier, szampan, piwo, sliwowica.

Мать урожденного Михаила Вишневецкого – Корибута Раина, из рода молдавских господарей Могил, была поборницей православия и перед ранней смертью успела объявить проклятие всем членам своей семьи, которые вдруг решат сменить веру. Отец Михала, бесконечно богатый и знатный нобиль, по слухам был отравлен православным священником причастием на исповеди по заказу магнатов-конкурентов. Из-за традиционной подлости королят, маленький наследник с любимой сестрой был подвергнут изгнанию-баниции по фальсифицированному делу о неуплате налогов еще его предками и это, конечно, не сошло с рук очумелой от алчности еще с XVI века Польской Короне. Михаил вырос обычным нравственным уродом, учился в том же знаменитом львовском коллегиуме ордена иезуитов, который с отличием закончил и Богдан Хмельницкий, но умственное развитие принца крови Речи Посполитой не позволило гоноровому и уродзонному нобилю пройти весь курс наук и получить незаслуженный диплом. В 1632 году только что все-таки в память матери сменившей православную веру на католическую, Михал, ставший Иеремией, вернулся в свои бесчисленные волынские, подольские, полесские, полтавские владения. Он украсил роскошью замок в Лубнах и насилиями начал выводить православие на украинских землях, разрушая или перестраивая православные храмы на костелы. Королята, магнаты и нобили хорошо знали цену своему товарищу князю: «Гордый и своенравный князь Вишневецкий мало уважал закон и чужую собственность». Иеремия мог запросто силой отобрать у короленка Казановского город Ромны, а у магната Конецпольского местечки Гадяч и Хорол, даже несмотря на то, что их жены были родными сестрами его супруги.

Сами поляки, те, которые не зависели от его воли, не любили Вишневецкого – этот позор древнего и заслуженного рода, видя как он отчаянно высокомерен, презрителен и одновременно очень завислив, и совсем не терпит даже равного себе. Украинцы заслуженно считали его отщепенцем, но никто до 1648 года не мог представить его любителем человечены.

Князь Вишневецкий, от своего большого ума и во славу горячо любимой им дорогой отчизны, специально не поддержал своими хоругвями коронное войско Николая Потоцкого, прекрасно понимая, что его восемь тысяч жолнеров могли бы остановить только еще закипавший казацкий бунт. Мысли неудачного Гедиминовича были понятны даже Польской Короне, давно не удивлявшейся ничему, что не имело отношения к роскошной и беззаботной жизни. Потоцкий с войском гибнет, Вишневецкий занимает его оккупационное место, заливает мятеж кровью и получает, наконец, пожизненную должность великого коронного гетмана, проложив дорогу к вожделенной булаве полтавским и волынским золотом, ежегодно попадавшим к нему в количестве до трех миллионов полноценных золотых Еще больше ударила зависть в голову Иеремии Вишневецкого после смерти короля Владислава IV на руках многолетней любовницы в Литве, и гоноровый князь уже видел себя на избранном троне Речи Посполитой. Будущая судьба не сулила ему корону, полученную только его сыном, но лучше бы монарший венец никогда не ложился на голову княжеского наследника, убив его в тридцать лет, само собой, с помощью других богатых и знатных завистников, которых в Речи Посполитой всегда было как грязи осенью у болота.

Ярема, конечно, ошибся в своих гоноровых расчетах. После разгрома дотла регулярной польской армии у Желтых Вод и Корсуни, который он переждал между Лубнами и Прилуками, доблестное и беззащитное вишневецкое войско мгновенно разбежалось, а не случившийся гетман и король так же доблестно едва унес ноги из намертво обложенного казаками Лубенского замка, использовав предусмотрительно вырытый подземный ход прямо на берег реки Сулы, где его золото, драгоценности и пятнадцать жолнеров приняли три лодки.