Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

Справедливо опасаясь, что пока еще локальное восстание может захлестнуть всю, как оказалось, не удавленную до конца Украину, которая вдруг оказалась в удивительном полусоюзе с Крымским ханством, шляхетная сволочь на голубом глазу говорила посполитым селянам в Галичине и Великопольше, что разбита не знаменитая регулярная армия непобедимой Жечи Посполитой, а выбиты все до одного восставшие казаки, а захваченный при разгроме его бунтовщиков негодяй Хмельницкий уже в Варшаве и ему готовят мучительную висельную смерть. О том, что это очередная магнатская ложь в огромной стране узнали, конечно, очень быстро и в сенате стали опасаться, что уже повешенный по слухам Хмельницкий может повернуть полки на временно беззащитную Варшаву. Знавшие казацкого гетмана сенаторы прекрасно понимали, что он не сделает подобной глупости, но попытались выяснить, что на уме у невесть откуда взявшегося этого бывшего чигиринского сотника.

Брацлавский, позднее киевский староста Адам Кисел, единственный из тридцати украинских нобилей в сенате для собственных нужд сохранивший православную веру, в мае 1648 года писал из Киева в Варшаву уже почти возглавившему в бескоролевье Речь Посполитую примасу Андрею Лещинскому: «Страшное превращение наступило в нашем отечестве! Непобедимое для стольких монархов, оно побеждено одним изменником-казаком. Теперь уже рабы господствуют над нами. Все украинские провинции, откуда мы черпали всякую силу отечества, взяли они у нас как свои, саблей. Так внезапно, так тяжко этот неприятель растоптал польскую славу».

Не давая гоноровому шляхетству возможности быстро объединиться против еще не разгоревшейся Украинской революции, Богдан Хмельницкий из Белой Церкви писал давно умершему Владиславу IV, задуривая голову королятам правдой-неправдой о своих неведомых никому планах, уверяя почившего месяц назад монарха в своей преданности: «Использовав все способы отстоять свои права, казаки в отчаянии взялись за оружие. Они готовы ее положить, если Ваша ясновельможность прикажет, чтобы к ним относились так, как это заслуживают верноподданные Жечи Посполитой».

Гениальный казацкий гетман постоянно выигрывал у неповоротливого даже в государственной беде польского сената, который, впрочем с помощью Хмельницкого, с трудом пытался сообразить, насколько опасен для них этот новый мятеж смешавшихся с запорожцами казаков. Забыв, что пленный Хмельницкий должен быть уже повешен в Варшаве, сенаторы от своего большого ума стали распространять слухи, что вождь восстания – уродзонный шляхтич герба Абданк, который вот-вот предаст поверивших в него посполитых и казаков, и надо его, этого пана, тут же сместить из гетманов Войска Запорожского.

Из Белой Церкви тут же последовал четкий и ясный ответ всеобщему польскому сейму, неудачно попытавшемуся в шестьсот шестьдесят шестой раз сделать умный вид: «Мой отец – шляхтич из Галичины, а мать – чигиринская казачка. По статуту Речи Посполитой 1505 года шляхтичем считается только сын матери-шляхтянки, а будущий сын шляхтича и казачки лишается шляхетских прав уже со дня их свадьбы». Через несколько дней посланцы из Варшавы передали в Белую Церковь ханжеское предложение о мире канцлера Оссолинского, присланное, само собой, без согласования с сенатом:

«Прошедшее предадим забвению. В междоусобной брани славнее для победителя влагать в ножны меч свой, нежели обнажать его на новое поражение.

Хмельницкий! Не оскорбляй величия божьего, не нарушай спокойствия общего, отошли татар в их улусы, распусти казаков, отправь послов в Варшаву с перечислением своих обид, удостоверь Жечь Посполитую в верности и впредь не изменяй ей!»

Хмельницкий, не имевший в Речи Посполитой никого равного себе в использовании политической интриги и приемов информационно-психологического противодействия, всегда говорил своим полковникам-побратимам, что «использовать силу нужно только тогда, когда бессильна хитрость». Он тут же начал переговоры с Варшавой, дающие ему бесценное время, так необходимое гетману для организации народа-войска в единое целое. Ближайший стратегический советник Хмельницкого Федор Вишняк повез канцлеру и сенату Речи Посполитой требования грозного и славного Войска Запорожского:

«Паны державцы обходятся с нами не как с казаками, а как с рабами, отнимают у нас хутора, сенокосы, луга, нивы, пруды, мельницы. Что панам понравится, то паны у казаков и отнимают, а за это сажают нас в тюрьмы, мучат и убивают. Не оставляют на местах казацких вдов, даже если у них есть сыновья на службе и грабят их без милосердия. Паны забирают у нас волов, коров, сено и хлеб, не пускают нас на Днепр и Запорожье ловить зверей и рыб, отнимают у казаков взятое ими в бою. Жалованье реестровых казаков разворовывается пять лет совсем, о чем все знают, да и раньше недодавалось. Все наши церкви притесняются. Верните привилегии!»