Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

Крым грабит и польские украйны, и это заставляет королят – магнатов считаться с нами, казаками и запорожцами, а это прибавляет нашим рыцарям весу. Татары нам только опасны и с ними в сражениях мы мужаем. Польская же Корона только и ждет, высматривает, вынюхивает, как нас полностью уничтожить.

Мы сцепимся с турками и татарами насмерть, поляжем и мы, и они получат доброго прочухана. Турция и Крым после жестокой войны надолго не станут страшны Польше, а мы, казаки, ей без южной угрозы не нужны. Тех хлопцев, кто не сгинет в битвах, поляки добьют и быстро превратят посполитых в действительное быдло. Войску Запорожскому с Крымом и Турцией воевать – свою голову под польский топор с маху подставить! Хитромудрый Владислав мягко стелет, да не встанем мы больше с королевского ложа-эшафота.

В золотистой роще повисла мертвая тишина и стало слышно, как птичьими голосами пересвистываются хлопцы и джуры из сторожевого оцепления. Все сказанное было отчаянной и беспощадно-горькой правдой и убийственным бревном лежала Польская Корона на плечах Украины. Хмельницкий заговорил опять:

– Нам нужен прочный союз с Крымским ханством. Нападение Войска Запорожского на Черное море можно имитировать. Мы не можем верить ляхам, но казакам надо вернуть былую мощь, а когда сядут наши завзятые бойцы на коней, посмотрим атаковать ли с ляхами татар, или с татарами ляхов, если Крым союз подпишет. Как народ поднимется, так все и видно будет, как спасать его и землю нашу.

Реестровые полки с польской старшиной и главным комиссаром Шомбергом стоят у Лебедина на границе, опасаются набега орды. Хорошо стоят, удобно. Мы будем тихо покупать порох, свинец, ружья, собирать на Сечи казачество. Денег киевские братчики собрали много, отвезете к кошевому Федору Лютаю, пусть молча готовит хлопцев. Как соберемся в поход на Черное море так я сам поеду в Бахчисарай, к хану. Там и поднимемся. Как «выписчики» из реестра и запорожцы встанут, так и полки у Лебедина пусть атакуют польские гарнизоны, забирают пушки. А мы с ордой и хоругвями выступим из Сечи к ним на соединение. Тогда и поговорим с Варшавой, королем и сенатом.

Единой душой войсковая рада в роще приняла план Хмельницкого и избрала его походным гетманом. Рыцари тихо и спокойно разъехались в полки и на Сечь и везде закипела работа по защите родины. Через несколько дней Конецпольский и Потоцкий получили донесения от осведомителей о том, что «Хмель бунтует казаков». Явных признаков мятежа, конечно, не было и в помине, но нобили на совете в Черкассах решили: «Для казаков бунт, как для соловья пение. Надлежит угасить огонь, пока он не разгорелся!” Приказа об аресте Хмельницкого, на которого не смогли собрать никаких улик, все не было и не было и магнаты решили просто задержать чигиринского сотника и тайно убить в тюрьме.

В начале октября 1647 года во Львове были взяты под стражу хлопцы, закупавшие порох, пули и ружья. Хмельницкого никто не назвал, но Богдана, подождав пока он покинет казацкий Чигирин, задержали на конской ярмарке в Бужине. Однако после бужинского ареста все пошло совсем не так, как хотел Александр Конецпольский.

Хмельницкого посадили в тюрьму в далеком от пограничного Чигирина Крылове. Туда приехал Конецпольский, но в ночной тишине сотника Богдана удавить не успели. В Крылов примчались командиры реестрового войска и потребовали у коронного хорунжего проведения следствия и доказательств виновности заслуженного пятидесятитрехлетнего казака. Сотники Вишняк, Токайчук и Бурляй резко заявили, что сами отведут Хмельницкого на суд к главному казацкому комиссару Шомбергу. У Конецпольского, само собой, не было никаких доказательств казацкой вины и везти к комиссару было нечего. Чигиринский староста попросту передал Хмельницкого корсунскому полковнику Михаилу Кричевскому под поручительство, и Богдана перевезли из Крылова в Чигирин ждать решения сената из Варшавы, которую в последний раз предупреждал неистовый Богдан: «Раздутое свирепое пламя народных страстей не создает разумной свободы и блага в государстве, но всегда разрушает лишь созданное веками и обращает страну в руину и пустыню, где станет царить дикое зло и буйство, которое пожрет всех. Вы разведете море ненависти и злобы, и она начнет жрать всех и правых, и виноватых, и невинных. Вместо цветущего сада вы создадите мертвую пустыню».

В сенате с помощью Оссолинского начали говорить, что «причина возможной бури на Украине – притеснение бедных и наши злые поступки». Многие умные поляки понимали, что на Речь Посполитую накатывается тяжелая грозовая туча народной ненависти и дело тут совсем не в Хмельницком и уж тем более не в его разгромленном хуторе. Слишком много на Украине совсем не покорного быдла, а вольных как ветер, отчаянных сорвиголов. Загудела не имевшая украинских поместий шляхта: «Кому-то хочется славы в подавлении созданного мятежа, а нам за него боками плати? Не будет этого! Опять чрезвычайные налоги, бесконечные постои жолнеров, поборы, за ними набеги татар, грабежи, пожары и разоренья. Все войны к бесу, они нам в убыток. Не пазвалям!»