Богема

Он стоял и широко улыбался – маленькое бледное лицо под кепкой невероятных размеров. Губы хозяйки слегка подергивались.

– Ну хорошо, – сказала она. – Полагаю, вы можете остаться. Бекон с яйцами на двоих. А в духовке у меня стоит рисовый пудинг.

И она вышла, оставив их вдвоем. Они снова рассмеялись. От смеха они едва держались на ногах.

– Почему ты смеешься? – спросил Найэл.

– Не знаю, – ответила Мария. – Не знаю.

Он пристально смотрел на нее. От смеха на глазах у нее выступили слезы.

– Расскажи мне про школу, – сказала она. – Новая еще хуже прежней? И мальчишки еще противнее?

– Не хуже, – сказал он. – Они все одинаковые.

– В чем же тогда дело? – спросила она. – Что случилось? Обязательно расскажи.

– Рассказывать нечего, – сказал он. – Совсем нечего.

Интересно, думал Найэл, когда же придет хозяйка с яйцами и беконом. Он очень проголодался. Он уже давно ничего не ел. Напрасно Мария расспрашивает его. К тому же теперь, когда его путешествие закончилось, он почувствовал, как устал. А часы на камине гостиной напоминали ему метроном на рояле в музыкальном классе школы.

Он вновь сидел за роялем, а метроном отбивал такт. Мистер Вильсон поднял очки на лоб и пожал плечами.

– Видите ли, Делейни, право, это никуда не годится.

Найэл не отвечал. Он сидел словно пригвожденный к месту, вытянувшись в струнку.

– Я и директор школы получили письма вашего отчима, – говорил мистер Вильсон. – В каждом письме ваш отчим делает особый акцент на том, что вы нуждаетесь в «индивидуальном подходе», как он это называет. Он пишет, что у вас есть талант, и от меня требуется этот талант развить. Но я пока что не вижу ни малейших признаков таланта.

Найэл молчал. Если мистер Вильсон не перестанет говорить, пройдет весь урок. И так до следующего раза. Найэл никогда не будет играть на рояле так, как хочет мистер Вильсон.

– Если вы будете продолжать в том же духе, мне придется написать вашему отчиму, что оплата ваших занятий – пустая трата денег, – сказал мистер Вильсон. – На мой взгляд, вы не понимаете самых основ. Ваши занятия музыкой – не только пустая трата денег вашего отчима, но и пустая трата моего времени.

Метроном раскачивался вправо-влево, вправо-влево. Казалось, мистер Вильсон этого не замечает. Чем не мелодия, подумал Найэл. Если подобрать соответствующие аккорды и между ними поместить тиканье метронома, получится танцевальный ритм, пусть несколько монотонный и режущий слух, но при наличии воображения не лишенный прелести.

– Что вы на это скажете? – спросил мистер Вильсон.

– Все дело в моих руках, сэр, – сказал Найэл. – Я не могу добиться от них того, чего хочу. Они все время скользят по клавиатуре.

– Вы недостаточно упражняетесь, – сказал мистер Вильсон. – Вы нечетко выполняете упражнения, которые я вам рекомендовал.

Он ударил карандашом по нотам.

– Нехорошо, Делейни, нехорошо, – сказал он. – Вы не в меру ленивы. Мне придется написать вашему отчиму.

– Он в Австралии.

– Тем больше оснований написать ему. Нельзя, чтобы он пускал деньги на ветер. Индивидуальный подход. Никакой индивидуальный подход не научит вас играть на фортепиано. Да вы и музыку-то не любите.

Скоро конец, подумал Найэл. Скоро конец; пробьет четыре часа, и он остановит метроном, потому что ему захочется чаю. Эти дурацкие длинные обвислые усы станут мокрыми от чая. Он пьет с сахаром и добавляет много молока.

– Я понимаю, – сказал мистер Вильсон, – ваша мать очень любила музыку. Она возлагала на вас большие надежды. Незадолго до смерти она обсуждала ваше будущее с вашим отчимом. Поэтому он так и настаивает на пресловутом индивидуальном подходе.

Наложите голос мистера Вильсона на стук метронома, наложите этот дребезжащий голос на равномерные тик-так, тик-так – и, чего доброго, что-нибудь да выйдет. А если никто не слушает, можно добавить и аккорды. Оглушительные аккорды расколют звук, как будто молот раскалывает череп мистера Вильсона.

– Ну а теперь, Делейни, еще одно усилие, прошу вас. Попробуйте сонату Гайдна.

Найэл не хотел пробовать сонату Гайдна; не хотел прикасаться к этому проклятому роялю. Он хотел лишь одного – быть далеко от этого класса, этой школы, вновь оказаться в театре с Мамой и Папой, с Марией и Селией. Сидеть в темноте, видеть, как поднимается занавес и старый Салливан слегка наклоняется вперед с палочкой в поднятой руке. Мама умерла. Папа и Селия в Австралии. Осталась только Мария. Он вспомнил про почтовую открытку, исписанную ее небрежным почерком. Мария осталась. Вот почему с семнадцатью фунтами и шестью пенсами в кармане он вышел из школы, сел в поезд и отправился в Ливерпуль. Ведь Мария осталась.

Хозяйка вошла в гостиную с яйцами и беконом. Принесла она и большой рисовый пудинг с румяной верхней корочкой. Мария и Найэл задержали дыхание, чтобы не рассмеяться. Хозяйка, тяжело ступая, вышла из комнаты, и они снова остались вдвоем.

– Я не смогу есть его, даже если буду умирать с голоду, – сказал Найэл.

– Знаю, – сказала Мария. – Я тоже. Мы бросим его в камин.