Богема

Они положили немного риса на тарелки, чтобы выглядело, будто они поели, а остальное выкинули с блюда в огонь. Рис почернел. Но не сгорел. Он так и остался лежать на углях черной липкой рыхловатой массой.

– Что будем делать? – спросил Найэл. – Она придет подложить угля в камин и все увидит.

Они попробовали кочергой отскоблить рис от угля. Кочерга сделалась липкой и покрылась черным рисом.

– Положим его в карманы, – сказала Мария. – Бумага вон там. Бумагой мы отдерем его от угля и разложим по карманам. А по пути в театр выбросим в канаву.

Они принялись лихорадочно набивать карманы мокрым, дымящимся рисом.

– Если тебе не понравится, ты обязательно скажи, ладно? – попросила Мария.

– Ты о чем? – спросил Найэл.

– О театре. Если я не справлюсь с ролью, – сказала Мария.

– Конечно, – сказал Найэл, – но это невозможно. Ты справишься с любой ролью.

Он высыпал остатки пудинга в кепку, которая была ему велика.

– Неужели? – спросила Мария. – Ты уверен?

Она смотрела, как он стоит здесь, совсем рядом, тощий, бледный, с оттопыренными карманами и жуткой кепкой, разбухшей от риса.

– Ах, Найэл, – сказала она. – Как я рада, просто не передать.

На улице шел дождь, и они одолжили у хозяйки зонт. Они шли под ним вдвоем, и порывистый ветер задувал под него, как метроном. Найэл рассказывал Марии про мистера Вильсона. Мистер Вильсон уже не казался ему таким важным и значительным. Теперь он стал всего-навсего жалким, надутым стариком с обвислыми усами.

– У него есть прозвище? – спросила Мария. – У всех преподавателей бывают прозвища.

– Мы зовем его Длиннорылым, – сказал Найэл. – Но его усы тут ни при чем. Дело не в усах.

– Я хочу предупредить тебя, – сказала Мария, – что нашу хозяйку зовут Флори Роджерс.

– Ну и что? – спросил Найэл.

– Да так, просто это очень смешно, – сказала Мария.

Перед самым театром они вывернули карманы и избавились от рисового пудинга.

– Вот деньги на билет, – сказала Мария. – Еще слишком рано. Тебе придется сидеть и ждать целую вечность.

– Ничего страшного, – сказал Найэл. – Я постою в фойе и посмотрю, не принесли ли зрители на ногах остатки пудинга. Кроме того, я буду не один. Ведь это все равно что прийти домой.

– Что значит «прийти домой»? – спросила Мария.

– Быть в театре, – сказал Найэл. – Быть рядом с тобой. Знать, что, когда поднимется занавес, на сцене будет один из нас.

– Дай мне зонтик, – сказала она. – У тебя будет глупый вид, если ты войдешь в фойе с зонтиком в руках.

Она забрала у него зонт и улыбнулась.

– Какая досада, – сказала она. – Ты так вырос, что почти догнал меня.

– Не думаю, что я вырос, – возразил Найэл. – Скорее, ты стала как-то ниже ростом.

– Нет, – сказала Мария, – это ты вырос. И голос у тебя стал резкий и странный. Так лучше. Мне нравится.

Концом мокрого зонта она толкнула дверь на сцену.

– Потом подожди меня здесь, – сказала она. – Служитель очень строгий и не всех пускает за кулисы. Если спросят, кто ты, скажи, что ждешь мисс Делейни.

– Я мог бы притвориться, что хочу получить автограф, – сказал Найэл.

– Хорошо, – сказала Мария, – так и сделай.

Как странно, подумала она, проскальзывая в дверь, еще утром я была так несчастна, страшно нервничала и ненавидела театр. Теперь же я счастлива и больше не нервничаю. И люблю театр. Люблю больше всего на свете. С зонтом в руках она, стуча каблуками и что-то напевая про себя, спустилась по каменной лестнице. А Найэл тем временем молча сидел в боковом кресле первого ряда верхнего яруса и, наблюдая, как музыканты занимают места в оркестровой яме, чувствовал, как приятное тепло постепенно разливается по всему его телу.

Хоть и сказал он себе в школе, что не любит музыку и не может играть на пианино, что-то уже навевало ему обрывок мелодии, где-то когда-то услышанной и почти забытой; она сливалась со звуками настраиваемой первой скрипки, с горячим, слегка затхлым, напоенным сквозняками дыханием самого театра и сознанием того, что кто-то, кого он знает и любит, как некогда Маму, а теперь Марию, сидит в уборной за сценой и легкими мазками наносит грим на лицо.

Глава девятая

– Они приехали и забрали тебя, да? – сказала Селия. – Вы даже не успели как следует побыть друг с другом.

– У нас было два дня, – сказала Мария.

Два дня… И так всегда с тех пор, из года в год. Найэл появляется никогда не знаешь когда, никогда не знаешь где, и вот он с ней. Всегда ненадолго. Она никогда не помнила, куда они ходили, что делали, что случалось; знала она одно: они были счастливы.

Раздражение, усталость, бесконечные заботы, трудности, планы – все забывалось, когда он был с ней. Он всегда приносил с собой странный покой и непонятное ей самой возбуждение. Рядом с ним она и отдыхала, и переживала необъяснимый подъем.