Богема

Найэл ждал Марию в конце платформы на Gare du Nord[42]. Он стоял за барьером. Поезд остановился, но он не сдвинулся с места. Началась толкотня, встречающие и носильщики теснили друг друга, воздух гудел от приветствий и разговоров. Мимо Найэла за барьер устремился поток чужих, незнакомых людей. Тараторящие французы со своими говорливыми женами, английские туристы и все те худосочные личности с сигарами во рту, которые не принадлежат ни к одной национальности и вечно путешествуют в поездах, из конца в конец пересекающих континент.

Найэла охватило невыносимое волнение, сердце было готово вырваться из груди. А если Мария не приедет, если ему придется возвращаться одному… Но нет, она здесь. На ней свободного покроя пальто, и в руках она держит шляпу. На расстоянии ярдов двадцати он мог видеть ее улыбающиеся глаза. И хотя у нее было только два чемодана, шла она в сопровождении троих носильщиков. И вот она рядом с ним. Она подставляет лицо для поцелуя.

– Ты опять вырос, – сказала Мария. – Так нечестно. Вместо того чтобы выглядеть моложе меня, ты выглядишь старше.

Она вынула платок и стерла со щеки Найэла следы губной помады.

– У меня только сорокафранковая бумажка, – сказала она. – Придется тебе расплатиться с носильщиками.

Он был готов к такому обороту. Знал, что так и будет. Когда они проходили барьер, люди оборачивались, чтобы взглянуть на Марию, и она улыбалась им. Она помахала рукой тучному, засаленному машинисту, который улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой.

– Он мне нравится, – сказала Мария. – Я всех их люблю.

– Да, но не здесь, – сказал Найэл. – Не на платформе.

Его волнение прошло, но сердце продолжало усиленно биться, полное восторга и радости, готовое выскочить из груди. Он рассчитался с носильщиками, щедро дав им на чай из денег Фриды, подозвал такси и отпустил их. Шофер многозначительно взглянул на Марию и уголком рта что-то сказал Найэлу.

– Я совсем забыла французский. Что он сказал? – спросила Мария.

– Если бы ты и помнила французский, – ответил Найэл, – то все равно ничего бы не поняла.

– Он сказал грубость?

– Нет, комплимент.

– Тебе или мне?

– Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности.

Такси отъехало от вокзала и, свернув за угол, резко бросило Марию на руки Найэлу.

Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы.

– Ты всегда пахнешь одинаково, – сказал он. – Горчицей.

– Почему горчицей?

– Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа.

Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей.

– Она тоже выросла. Стала чище. И ты перестал грызть ногти. Фрида отучила?

– Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть.

– Значит, ты счастлив. Люди грызут ногти, только если они несчастны. Ты счастлив?

– Сейчас счастлив. – И Найэл вместо своих ногтей прикусил кончики пальцев Марии.

Мария молчала в его объятиях и смеялась.

– Кто твои друзья? – спросил Найэл.

– У меня их много. По именам не помню.

– А кто в данный момент номер один?

– Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже.

– Я так и думал, – сказал Найэл.

– Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Ты мне писала.

– Я хочу сыграть во всех пьесах Барри. Он мне очень удается.

– Кто это говорит?

– Барри.

Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени.

– Дело в том, – сказала она, – что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему.

– Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас, – предположил Найэл.

– Еще как случалось, – возразила Мария, – время от времени. Беда в том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает.

– Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают?

– Делают. Что они говорят, я никогда не слушаю.

Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе.

– Это как музыка, – сказал он. – В конце концов, в октаве всего восемь нот.

– Вспомни Элгара[43], – сказала Мария. – Его вариации «Загадка». А Рахманинов, что он вытворяет с Паганини.

– Ты слишком высоко берешь, – сказал Найэл. – Должно быть, твои приятели чувствуют себя приниженными.

– Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб, – сказала Мария. – А куда мы едем?

– В твою гостиницу.

– Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой.

– Невозможно. У нас только одна спальня.

– Понятно, – сказала Мария. – Какое убожество.

Она оттолкнула его и стала пудрить нос.

– Почему ты не поехала в турне? – спросил Найэл.

– Жена, – ответила Мария. – Что за радость. К тому же его зубы.

– А что с его зубами?

– В конце концов они его подвели. Ему пришлось вставить протез, и прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий.

– Почему не венок?

– Я подумывала о венке.

– Значит, finito?[44]

– Finito.

Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.

– Ну, ты всегда такова, – сказал Найэл. – И нет здесь ничего бесплотного. Он подарил их в знак прощания?

– Нет, – ответила Мария. – Он подарил их в знак благодарности за загадочные вариации.

Когда такси свернуло на Елисейские Поля, Мария быстро выпрямилась, подалась вперед и посмотрела в окно: