Боги должны уйти

- Его глаза не замечают нас. Они не могут насытиться лишь тобой. А мы для него черная кость.

- Улыбнись Саблезубу, - сказала Сладкая Пчелка. - Это легко. Женская улыбка растопит каменное сердце.

- Синевласая Лань! - вдруг завопила Болтливая Попка. - У меня пропало молоко! Дети жуют пустые соски!

Жестокие подруги, заткнитесь...

Мои пальцы потянулись к амазному ожерелью. Волшебные искры заиграли на лицах подруг, споры прекратились.

Бесценное сокровище подарил отец. Каждая бусинка в нем была вплетена в платиновую сеточку, пронизанную алмазными каплями. Украшение светилось радугой даже в темноте. Достаточно лучика далекой звезды, чтобы грани заиграли, рассеяв темноту.

- Эй, Попугаиха, слышишь? Возьми ожерелье, разорви его на бусины и поделись с теми, кто накормит тебя.

С этими словами я кинула пылающие каменья в ладонь изумленной подруги, она подняла сокровище к заходящему солнцу, любуясь радугой на гранях. Девушки вытянули шеи.

- Сумасшедшая!- прошептала Серая Мышь.

Я на ходу сорвала с куста горсть кислых ягод:

- Садкая Пчелка, передай это кормилице. Рвите ягоды, девчонки, и сочные стебли адорры. От них прибывает материнское молоко.

В воздухе запахло сладкой травой и лимонником. Болтливая Попугаиха с жадностью заглатывала их сочную плоть.

- Давно бы так, - ворчала она, прикадывая маденев к груди.

- Синевласая Лань, что дашь за десяток свежих яиц? - крикнула Чалая Лога, отправляя по рукам тяжелое гнездо, выуженное из придорожного куста. На дне млечно светились восемь крапчатых туканьих яиц.

Серая Мышь огрызнулась:

- Лучше спроси: чем одарим воровку, посе того, как эти проклятые туканы выклюют нам глаза?

Птицы бросились в атаку. Они с отчаянным криком впивались в макушки похитителей, клювы яростно щипали за пальцы, обхватившие гнездо. Девчонки пронзительно вскрикивали, передавая находку из рук в руки, но не бросали сокровище.

- Прочь, глупые, сами виноваты, что сплели гнездо не по-умному. В следующий раз прячьте детенышей в надежное место, подальше от человеческих глаз, - крича, отбивалась Чалая Лога.

Я сняла с руки браслет, свитый из трех изумрудных змеек с рубиновыми глазами, бросила ей в руки:

- Лови, подруга! И зорче смотри по сторонам.

Густая темнота пала резко, как черное тяжелое одеяло.

Воины вспомнили о женских прелестях. Они тайком прокрадывались к пленницам, осторожно их развязывали и уводили в кусты, намотав длинные косы на кулаки.

До самого утра вздохи и нежные признания оживляли темноту. Где-то недалеко в кустах стучали жемчужные браслеты Сладкой Пчелки, с другой стороны шелестел змеиный поясок Серой Мышки.

Но громче сладких страстных стонов умопомрачительно журчала вода. Подруги пили торопливо, взахлеб. Стражники не скупились за тайные ласки.

Раздался громкий шепот:

- Проклятый, пустозвонный Барабан! Чтоб ты сдох! Чтоб тебя разорвало! Чтоб чресла вспухли! Чтоб высох сам! Никогда... не смей... не подходи! Уйди... Несносный... Не прощу!.. Уйдешь к другой?... Это к кому?.. Только попробуй... Как ты надоел... Ну ладно...

...Ночь окутала тишиной усталые ноги и плечи. Рядом, как ни в чем не бывало, похрапывали связанные подруги...

Сна не было.

Саблезуб?

Он не пришел.

Дикий рев оглушил долину... Какой-то зверь жутко выл и бесновался в далеких кустах.

-25-

Моя трубка... была пуста. Я поднесла ее к носу, от божественного аромата сердце заклокотало, кровь ударила в виски. Ноздри не уловили жала струи, и плоть бессильно распласталась, раздавленная черным небом. Я страдала. Невыносимая бессонница выела глаза, и лишь синяя ночь целовала опустошенное сердце.

Я вытащила из-за пояса книгу, поднесла к губам. Руки погибшей матери коснулись упругих страниц, сложенных ладонь к ладони. Они шевельнулись, раскрылись, и мир тайных знаков медленно выполз из сомкнутых раковин и закружился в потоке воспоминаний.

Гнев земли, и в гневе неба пламенело солнечное пекло,

сжигало и плавило горы, долины превращая в душистый туман,

умирал аромат бальзамина и роз.

Высоко в прохладное небо посмотри, человек,

нас эти горы приговорили, боги вопили

и каждый каменный истукан к небу зрачки млечные разворачивал.

Бельма слепые прозрели,

Поскакал крылатый изнеженный бог на гробовой колыбели.

Его молоко - наша кровь, его мысли - наша любовь,

его бальзам - боль ран, его смерть - соединенье племен и стран.

Я добавила в историю сражений свою войну.

Чуть свет застучат палки стражников, и пленницы, стеная, поплетутся дальше в горы. Но тело, не вкусившее ни минуты забвения, рухнет под палящими лучами на середине пути. Я задохнусь. Дубинки навсегда впечатают мои ребра в отшлифованный ступнями рабов раскаленный гранит.

Слезы текли по щекам.