Боги грядущего

Головня уже знал, как поступить. Завтра он разрубит этот узел, а Лучина со Сполохом ему помогут.

Оба помощника явились заспанные и хмурые. Головня наблюдал из-под бровей, как они рассаживаются, как трут глаза, сняв рукавицы, как потирают животы. Надежа и опора, вернейшие из верных… У Отца Огневика был Светозар, а у него — Сполох и Лучина. Таков выбор Науки. Не ему пенять на волю богини.

Он подождал, пока они совсем проснутся, и коротко поведал о том, что рассказал ему невольник. Сполох брякнул, не дослушав:

— Ножом по горлу — и вся недолга. — Но тут же опомнился. — Погоди-ка. Чирей, говоришь? Земля мне в зубы, это же — дядька Знойники. Разобраться бы надо…

Головня с неприязнью взглянул на него. Знойникой звали Рычаговскую девку, которую вождь дал в услужение. Та до того приглянулась помощнику, что тот уже подумывал о свадьбе. Головня ничего не имел против, но сердился, когда Сполох пытался устроить судьбу родственников невесты. «Велика заслуга — пролезть в кумовья! — говорил он. — Пускай сначала заслужат». Они и служили: охраняли стадо, возили сено из летников, ходили в тайгу за дровами. До сего дня Головня был ими доволен. И вот поди ж ты — такая незадача: дядька Знойники попался на мятежных речах. «Глубоко же крамола корни пустила, — подумал Головня. — Пора обрубить».

Лучина остался беззаботен.

— А по мне — болтовня это все, — зевнул он. — Артамоновы с Рычаговыми никогда дружбу не водили…

— Это вас обоих не касается. Слушайте, что вы должны сделать.

Помощники слушали. Задумка Головни была столь неожиданна, что поначалу им показалось, будто вождь шутит. Сполох недоверчиво морщил лоб, размышляя, Лучина чесал затылок и хмыкал. Головня видел: их гложут сомнения, но ему было мало дела до этого. Он призвал их не для совета — для исполнения приказа. А в конце добавил, чтобы придать ретивости:

— Вы, мои верные друзья, безупречно служите Науке и достойны награды. По возвращении получите от меня по пятку лошадей и пятку коров. Так решил я, волею Науки вождь общины Артамоновых. Вы можете оставить скотину себе или обменять на что-то иное — это ваше право. Но подаренное мною будет принадлежать вам, а не общине. И да поразит меня язва, если я отступлю от своего слова.

Сполох и Лучина растерянно уставились на него, не смея верить своему счастью. Оно и понятно: где это видано, чтобы скотиной владел кто-то один? Скот — он как тайга или небо: принадлежит всем. Разве можно подарить кому-то кусочек тайги? Смешно даже и говорить!

Первым очухался Сполох. Спросил, растянув губы в улыбке:

— А не обманешь, вождь?

— Наукой клянусь и ее стихиями!

— Тогда я за тебя в огонь и в воду, только скажи.

Другого ответа вождь и не ждал.

И вот Головня снова видел перед собой лицо Отца Огневика: сухонькое, морщинистое, оно мялось в изумлении, а черные гагачьи зрачки прятались под спутанными бровями.

— Ты?! Ты?!

Куда только делось хваленое красноречие? Отец разевал рот, силясь извлечь из себя хотя бы слово, но вместо этого получался лишь короткий хриплый возглас: «Ты?!».

Много зим спустя, когда память о старике уже развеется по ветру, Головня будет вспоминать этот взгляд и усмехаться: «Лихо! Самого зависть берет. Молод был, горяч, скор на расправу».

Еще он запомнил обжигающую тяжесть копья в руке и ликование, наполнявшее душу. Он вернулся от колдуньи, чтобы восстановить справедливость. Он был орудием забытой богини, отправной точкой возрожденной истины, карающей десницей миродержицы.

— У меня хорошие вести!

Так он сказал, выскочив из нарт. Позже услужливые песнопевцы придумали ему напыщенные речи, которые он якобы произнес, обращаясь к родичам. Но мерзкая память беспощадна. Ничего особенного он не сказал, да и не мог сказать: плетение словес — удел немногих.

— У меня хорошие вести.

Он произнес это, и вся община замерла с надеждой и затаенной радостью. Словно многоголосый беззвучный крик излился из нее, и было в этом крике отчаяние и страх, и жажда избавления, и скорбь, и мрачная решимость. «Спаси нас от Отца, — молили Головню родичи. — Он вконец измучил нас».

И был грозный голос:

— Где ты обретался?

Это говорил старик, обретя дар речи.

Ах этот тщеславный, гордый, надутый старик! Он еще мнил себя вершителем судеб общины, не видя, что пришли новые времена. Он тщился вызвать в Головне трепет, не зная, что всего через мгновение будет ловить ртом воздух и хвататься за древко, торчащее из груди, а черные глазенки его будут в изумлении таращиться на вчерашнего изгоя, нежданно обретшего сверхъестественную силу.

— Огонь и Лед — ложные боги. Не им надо поклоняться, но всемогущей Науке, сотворившей все сущее.

Голос Головни звенел над становищем, вгоняя в оторопь всех и каждого. Потрясенные его преображением, люди внимали ему как зачарованные. Ведь совсем недавно он уходил обиженным юнцом, а вернулся вдохновенным пророком. Как тут не смутиться?

— Смрт йртк!

Этот рык еще долго преследовал Головню. Уже избавленный от опасности, он просыпался в холодном поту и твердил дрожащими губами: «Смерть еретику!».

— Еретик — это ты, Светозар, — выкрикнул он, — и все огнепоклонники.