Боги и человек (статьи)

Сейчас у нас живет мопсиха – чемпион по прыжкам в высоту. Представьте, и эта спит точно так же, даже сейчас, когда я пишу эти строки в 3 часа ночи: голова на подушке, хотя ей это наверняка не совсем удобно, она же маленькая. Причем задачу я усложнил в преддверии написания этой статьи. Днем ей это делать запрещается, и она поступает точно так же как и ее предшественница, второпях спрыгивая с кровати и довольствуясь креслом, на котором ее законное место. Ночью же она спит у меня в ногах, причем ждет у себя в кресле моего отхода ко сну и следит за этим актом как хороший гэбист, прикрыв глаза газетой. Но в ту же секунду как я лег, бежит, запрыгивает на кровать и ложится рядом, как законная жена. Но если я засиживаюсь за столом допоздна, то – опять фокус. Ровно в полтретьего мопсиха, устав ждать, словно у нее на руке часы, и видя непорядок, запрыгивает на кровать и укладывается на мое место, в привычное мое положение, и делает это смело и одновременно укоризненно по отношению ко мне, ни капельки уже не стесняясь. Непорядок требует адекватного реагирования.

У нас есть и третья собачка, долгожительница, пекинес. Та не только на кровать запрыгнуть, ботинок не может перешагнуть, слишком маленькая и коротконогая. Но и у нее есть стеснительность. Ее основное правило в наше отсутствие лежать у двери, уткнув в нее нос и прислушиваясь к только ей одной известному шуму наших шагов за три этажа до нашей квартиры, и поднимать оглушительный лай, оповещая весь белый свет о нашем возвращении. Всегда, кроме одного случая. Когда, не вытерпев страданий, нагадит на пол. Тогда она забирается в самый дальний угол квартиры и ее приходится искать полчаса. Мне кажется, что она готова умереть от стыда.

Перейдем к сельскохозяйственным животным. У моей тещи и тестя в деревне мне запомнились две собаки и корова, все чрезвычайно стеснительные. Корова по складу своего характера – гулена. Возвращаясь со стадом в деревню, она никогда как все нормальные коровы не идет к себе в открытую калитку, а предпочитает бродить по деревне словно почтальон. Ей это безумно почему–то нравится, несмотря на то, что она прекрасно знает, что этого делать нельзя. Потому что как только теще, приготовившейся ее доить, надоест ждать свою животину и она появляется на улице, а у коровы прекрасное зрение, так она, подняв хвост трубой, несется к калитке галопом. Причем делает по широкой улице полукруг вокруг тещи и первой влетает как самолет в калитку, остановившись как вкопанная на месте привычной дойки и делая виноватый вид. Но в то же время как бы и посмеиваясь, дескать, вот я какая. Мы ее за этого съели.

Собака Мушка была не больше мухи, но ума – палата. Свиньи летом в деревне живут на улице, корыто для них установлено у калитки с уличной стороны, куда прямо через плетень выливается корм. Так надежнее, чтоб соседские свиньи не очень надеялись на дармовую еду. Но разве уследишь. В принципе и наши свиньи бежали к соседскому корму, и соседские к нам. И Мушка в годовалом возрасте поняла свою задачу без всякого учения, ибо научить ее этому не смогли бы и в цирке. Она знала своих свиней в «лицо» лучше нас самих и не позволяла соседским свиньям полакомиться ни одной каплей нашего корма, хватая их за ляжки своими остренькими зубками. И заметьте, свиной век короток – осенью их режут, так что Мушке приходилось каждую весну запоминать «лица» все новых и новых свиней. Это не столько стеснительность, сколько забота, но далеко ли они друг от друга?

Зато пес без имени жил в будке круглый год и отличался отменной стеснительностью. Зимой, известно, холодно и в будке – теплее. Притом деревенских псов едой не балуют, считая их как бы необходимыми по штату дармоедами, поэтому – еще холоднее. А что касается воров, то Алтай не Подмосковье, воров там отродясь не было. Так что пес без имени всю зиму сидел в будке, но страшно этого стеснялся, ведь он все–таки охранник. Кормил его тесть, как–то это принято. Женщинам свиней кормить работы хватает. Поэтому как только тесть выходил на крыльцо, пес виновато выскакивал из будки и принимался яростно облаивать белый свет, показывая тестю, что он – на посту. Притом пес делал вид, что не замечает хозяина, что он так же неукоснительно нес свою службу и без появления тестя. И отсюда я делаю вывод, что не за еду он старался, ибо неизвестно еще, принес ему тесть еды или просто вышел по нужде, что обычно в деревне делают гораздо чаще из–за отсутствия канализации, нежели кормят собак. Но все равно, при появлении женщины на крыльце пес даже не высовывал морду из будки, что говорит о недюжинном его уме.

Откуда все это? И еще столько, что не хватит и целой книги. И если опять свалить стыд и ум на инстинкт, то это же должно быть очень стыдно для человека. Это же будет откровенное вранье, притом по мелочам и без необходимости, что еще стыднее. Бессовестный же человек отвечает: «Стыд не дым, глаза не ест».