Боги и влюбленные (СИ)

— Ты боишься, что он сделает то, чего ты от него ожидаешь. Тебя пугает не поиск его любви, а вероятность, что он тебя отвергнет.

— У вас не только жестокая речь, но еще и бойкий язык.

В доме Прокула вставали рано, но ходили на цыпочках, чтобы ненароком не разбудить солдат, оказавшихся «совами». Это стало для меня проблемой. Предполагалось, что я буду поздно ложиться, прислуживая паре или уходя в постель вместе с центурионом, но при этом продолжу заниматься своими обычными делами, для чего мне надо было рано вставать. Ликас, не задумываясь, навесил на меня новое прозвище — Соня. Соня туда, Соня сюда, Соня сделай это, Соня сделай то…

Такое прозвище вполне соответствовало реальности. Смотревшие на меня чаще всего видели меня зевающим. Однако я не жаловался, поскольку был счастлив: Марк Либер вернулся домой, а потому я не мог чувствовать ничего другого.

Единственными облачками на голубых небесах моего существования были разговоры в те утренние часы, когда Марк Либер, Гай Абенадар и Кассий Прокул беседовали о политике. Я сидел неподалеку, готовый принести еду, напитки или свитки из библиотеки, и с нарастающими мрачными предчувствиями слушал, как Прокул говорит о Сенате и Цезаре. Даже для такого аполитичного человека, как я, его слова казались опасными.

Сонно моргая, я слушал, как сенатор награждает нелестными эпитетами самых знаменитых людей Рима — Тиберия, его советника Сеяна, Калигулу и многих из тех, кто заседает в Сенате, и чем больше я слышал, тем сильнее беспокоился из-за загадочной и бесцеремонной ремарки Цезаря о том, что Прокул мог бы прожить дольше.

Поначалу в своих ночных беседах сенатор проявлял осторожность, однако вскоре раскрыл весь спектр трудностей своих взаимоотношений с Цезарем. Наконец, в одну ароматную ночь, когда со стороны Рима до нас долетал мягкий ветерок (вместе с неприятными запахами), Прокул сказал:

— Ходят слухи, что Цезарь покидает город. Ему не нравятся запахи. Ему не нравится народ.

— Думаю, он отправляется на юг по делам, — ответил Марк Либер.

— Лучше бы он оставался в Кампании и дал Сенату править, — сказал Прокул, и его лицо сперва порозовело, а потом покраснело. Отбросив сдержанность, он стукнул кулаком по ладони и склонился вперед в своем кресле:

— Когда после смерти Августа Тиберий получил власть, у Сената была мимолетная надежда, что мы, наконец, сможем хотя бы частично вернуться к республике. Тиберий убеждал нас, что у него нет намерений становиться диктатором. Я был в Сенате, слышал его сладкие речи. Сидя среди нас, он говорил: «Вы будете партнерами в моих трудах». Мы ему верили. Единственное, что меня успокаивало, это то, что вдова Августа до сих пор жива. И пока она жива, Тиберия еще можно как-то сдерживать.

Молодые солдаты терпеливо молчали, чувствуя, что старику есть что сказать. Каждую секунду я ждал, что меня выгонят из комнаты, но никто не обращал на меня внимания, а я был слишком напуган (и заворожен), чтобы уйти по собственной воле.

Прокул продолжал:

— После смерти Августа у меня возникли серьезные опасения, но я согласился немного подождать, посмотреть, дать Тиберию шанс. В этом Сенат был един, хотя я горжусь, что, в отличие от некоторых, избежал низкопоклонства. Это было отвратительно. Вчера они обливались слезами из-за смерти Августа, а сегодня улыбались и выстраивались в очередь, чтобы принести клятву верности Тиберию. Первым был Секст Помпей. Что за низкий подхалим, подумал я тогда и до сих пор так думаю.

В конечном итоге все мы поклялись в верности, включая и меня. Да, я присоединился к остальным. Вероятно, из-за надежды и патриотизма, я аплодировал вместе со всеми, когда из уст Тиберия лились сладкие обещания. Мы были готовы стать его партнерами. Он не хотел, чтобы его называли Цезарем. Неважно, что к тому времени он окружил себя военными и личными телохранителями, всеми уловками двора. Этот хитрый лис даже сказал, что не способен взять на себя все бремя правления.

Какое притворство со стороны человека, которого считают убийцей юного Постума! Тиберий отрицает свою причастность, но я ему никогда не верил. Он слишком сильно хотел власти, чтобы позволить назойливому наследнику оспаривать его права.

Потом начался фарс, будто он не хочет называться императором, хотя преторианцы уже выполняли его указания! А мы продолжали слушать заверения, что он — слуга Сената, и многие готовы были в это верить. Но очень скоро с моих глаз упала пелена. После обвинений в адрес Либо.

Сенатор сделал паузу, глотнул вина, а затем обратился к Гаю Абенадару:

— Я говорю о Марке Скрибонии Либо Друзе, которого хорошо знал твой покойный отец. Они были близкими друзьями с тех самых пор, когда им исполнилось столько, сколько сейчас тебе. Либо был корыстным человеком, склонным к чрезмерным тратам и другим излишествам. Тиберий знал, что нарастает скандал, мог прекратить его одним словом, но решил сохранить свои знания в качестве улик и собрать еще больше. В конце концов Либо обвинили в подрывных планах.

Сенатор печально вздохнул.

— Жаль, что твой отец не может подтвердить мои слова.