Боги и влюбленные (СИ)

— Они поймали Иисуса из Назарета! — воскликнул я, выступая вперед и позабыв о приличиях.

Пилат осел, тяжело выдохнув, словно его ударили в живот, и неуклюже сполз в кресле.

— Пусть подождут, — сказал он часовому и махнул рукой, чтобы тот уходил. Затем, прикрыв глаза и покачав головой, пробормотал:

— Они ведь никогда не остановятся, верно?

Когда он взглянул на меня, его опухшие глаза были красными, брови сдвинуты в гневе.

— Что ты об этом знаешь?

— Его арестовали ночью, хотя не знаю, по какому обвинению, — я пожал плечами.

— Должно быть, дело серьезное, иначе они бы его сюда не притащили.

— Господин, — быстро сказал я, беспокоясь лишь об умирающем воине в комнате наверху. — Иисус — единственный, кто может мне помочь.

Пилат проворчал.

— Мне кажется, он и себе-то помочь не может.

— Марк Либер умирает! Иисус может ему помочь! Исцелить! Он многих вылечил! Он воскресил Лазаря!

— Ликиск, и ты туда же?

— Если с этим человеком что-то случится, у меня не будет никого, к кому бы я мог обратиться.

— Смирись с этим, мальчик.

— Все, что я хочу, это лишь минуту с Иисусом. Вы ведь можете это устроить?

— Я не могу легкомысленно относиться к этим священникам.

— Вы честный человек. Выслушайте их. Им ведь нужно сфабриковать дело. Выслушайте их и отпустите Иисуса. Пожалуйста, господин!

— Я не могу позволить личным соображениям вмешиваться в свои обязанности и долг перед законом.

— Пожалуйста!

— Мои руки связаны, Ликиск. Теперь пропусти меня взглянуть, в чем там дело. Может, все не так плохо, как кажется.

— Они собираются убить его, господин.

— У них нет таких возможностей.

— У них достаточно возможностей, чтобы оторвать вас от завтрака. У них есть власть тех, кто использует запугивание для достижения своих целей.

— Хватит, мальчик. Ты забываешься. Убирайся отсюда!

Он вышел — властный, маленький Цезарь в маленьком городе маленькой страны, идущий по своим маленьким делам, — и оставил меня в комнате с нетронутым завтраком и холодными каменными лицами Аполлона, Августа и Тиберия, притворно ухмылявшимися в сером утреннем свете.

Подавленный, я поплелся в комнату, где трибун Марк Либер, воин и слуга Рима, лежал без сознания, приближаясь к смерти. Его кожа была холодной, но я видел, что он дышит. Улегшись рядом, прижавшись к его лицу и положив руку ему на грудь, я ощутил, каким тяжелым, медленным и холодным было его дыхание.

В окно заглядывало тусклое желтое солнце; снизу до меня доносились шумные голоса толпы.

Я слушал с закрытыми глазами, как будто дремал в театре. Голоса были знакомыми, словно принадлежали знаменитым римским актерам.

Пилат: Вы в чем-то обвиняете этого человека?

Каиафа: Не будь он преступником, мы бы к вам его не привели.

Пилат: Тогда займитесь им сами. Судите его по своим законам.

Каиафа: У нас нет власти приговаривать к смерти.

Пилат: К смерти?

Каиафа: Этот человек подстрекал людей к мятежу. Он выступает против уплаты налогов Цезарю и выдает себя за Мессию — царя!

Пилат: Ты — царь евреев?

Иисус: Это твой вопрос? Или тебе кто-то обо мне рассказал?

Голос казался ужасно усталым.

Я открыл глаза.

В поле моего зрения возникло серое, спокойное лицо Марка Либера, освещенное желтыми лучами солнца.

С усилием я слез с кровати и подошел к окну, глядя на площадь, запруженную евреями, как в день резни галилеян. Однако сейчас они выстроились полукругом за Иисусом, который, опустив плечи, стоял перед креслом Понтия Пилата. Пилат опустил подбородок на ладонь — поза, которую я видел много раз.

Площадь была тихой, словно гробница. Евреи ждали, когда прокуратор Иудеи примет решение касательно Иисуса.

Пилат встал и поправил тогу.

— Зачем кому-то о тебе рассказывать? Почему я вообще должен знать о тебе и твоих делах? Разве я еврей?

В толпе захихикали.

— Тебя привел сюда народ и священники, — сказал Пилат, указывая на собрание. — Что ты сделал?

Иисус посмотрел себе под ноги и поднял лицо. Мое сердце упало: он был весь в синяках и в крови; глаза покраснели и заплыли от ударов.

— Мое царство, — сказал он тихо, — не от мира сего. Если бы оно было от мира сего, мои люди не позволили бы меня арестовать. Нет, я не царь этого мира.

Пилат выпрямился; я видел эту реакцию во время игр, когда он понимал, что скоро заработает очки.

— Но ты все же царь…

— Да, это так, — сказал Иисус.

По площади прокатился гул голосов, предвкушая победу.

— В самом деле? — спросил Пилат, когда тишина воцарилась вновь.

— Я царь, — четко и ясно сказал Иисус, — и потому я был рожден. Потому я пришел в этот мир — чтобы свидетельствовать об истине. Мой голос услышит лишь тот, кто открыт истине.

Казалось, он снова был в Храме, говоря твердо, гордо, и его слова достигали моих ушей, хотя я стоял высоко над запруженной площадью.

Шум улегся, и Пилат сделал небольшой шаг вперед.

— Истина, — вздохнул он. Потом усмехнулся. — Что такое истина?

Иисус не ответил.