Боги, которые играют в игры

Плющ и хмель давно оплели здание, закрыв зеленой листвой и переплетением стеблей все окна, и уже давно выбрались на крышу, старательно осваивая все неровности на ней. Печная труба, неукоснительно разрушаемая временем и весом растений, уже потеряв некоторое количество кирпичей, критически накренилась. Лэнс попытался оценить, насколько ее наклон изменился со вчерашнего утра. Вероятнее всего, до конца недели она не доживет.

Процесс постепенного разрушения дворца приносил ему некоторое странное удовольствие.

Несколько минут спустя, он развернул газету. Названия у газеты не было – это было единственное периодическое печатное издание в городе, и, поэтому, не нуждалось в названии, как в чем-то, отличающем его от конкурентов. Это была просто «Газета».

На первой полосе сообщалось о том, что за ночь в городе выросло целых два новых здания, причем одно из них – долгожданное здание оперы. Конфликт между театральной труппой и музыкантами за очередность использования сцены единственного в городе театра уже давно действовал горожанам на нервы. Причем, еще два здания проклюнулись из-под земли, и журналист вовсю строил радужные предположения, какие сюрпризы нас ждут, когда здания созреют окончательно. Осень всегда была урожайной на дома, но, чтобы четыре здания появлялось за неделю… Лэнс не мог такого припомнить. Это внушало некоторое беспокойство – как будто город предчувствовал появление новых жителей.

Фотография нового здания оперы была ясно сделана в спешке – хотя здание на картинке выступало во всей красе мраморных лестниц, высоких колонн и белоснежных скульптур, газовые фонари в сквере перед оперой, попавшие в кадр, еще не выросли и не распустились окончательно.

Остальные полосы газеты действовали умиротворяюще – новости о свадьбах, о рождении детей, пара некрологов, причем касающихся глубоких стариков, ряд объявлений о купле-продаже и прочая повседневная суета города, говорящая о том, что город живет спокойной размеренной жизнью и исправно функционирует.

Свернув газету, Лэнс поднялся и продолжил путь к ратуше. Ровно в десять ему надо было приступать к службе.

Хотя, кто-то иной, вроде стоящего у центрального городского фонтана и удивленно оглядывающегося молодого человека в джинсах и толстовке, мог бы изрядно удивиться, узнав, в чем именно состояла служба городского Хранителя.

Все, что должен был делать Лэнс, хотя «должен» тут не совсем правильное слово, ибо долг был скорее моральным, нежели материальным, так это прогуливаться в центре города, здороваясь и показываясь как можно большему числу людей. Город был должен видеть, что Хранитель с ним, что он жив, здоров и никуда не уехал. Это было залогом спокойствия и благополучия. Это означало, что Дракон не вернется.

В первую очередь, Лэнс посетил бакалейную лавку. Бакалейщик, как обычно, улыбнулся ему, поприветствовал и поинтересовался, не нужно ли господину Лэнсу что-либо из его скромных товаров. Поборов краткий соблазн взять-таки несколько сигар – Лэнс в качестве очередного упражнения для самоконтроля в этом году бросал курить – он вежливо поболтал с бакалейщиком о погоде и наступлении холодов, а затем покинул его лавку и заглянул в соседний книжный магазин. Магазин был пуст. Хозяин книжного еще вчера жаловался на нездоровье, так что, наверное, сегодня решил отлежаться. Магазины и лавки в городе никогда не запирались, даже на ночь, ибо вдруг кому-то из жителей срочно понадобиться что-либо посреди ночи.

Соблюдая не строгий и не обязательный, но все-таки устоявшийся ритуал, Лэнс обходил магазин за магазином, раскланиваясь с прохожими, и проводил в каждом от пяти до десяти минут, болтая ни о чем с владельцами и посетителями. Он также перекинулся парой слов с двумя знакомыми извозчиками, ожидавших пассажиров на центральной площади.

На выходе из молочной он столкнулся с Син.

– О, Лэнс, доброе утро, – девушка, несмотря на погоду, была одета во что-то умопомрачительно летнее и воздушное. В руках она держала, прижимая к себе, внушительный кулек с нежно розовыми ягодами, – Я тут черешни достала, представляешь, в октябре-то. Угощайся.

Лэнс проследил глазами, как очередная ягода скрылась за яркими, никогда не знавшими помады губами. Он никогда не поднимал взгляд выше ее губ и уже стал забывать, какого цвета были ее глаза, в которые ему ни в коем случае нельзя было смотреть.

– Спасибо, Син, – произнес он, стараясь выглядеть равнодушным, и, с трудом оторвав взгляд от ее губ, взял пригоршню ягод, – тебе не холодно?

– Нет, Лэнс, мне не холодно… мне скучно, – внезапно поменяв настроение и тон, ответила она, – мне наскучил этот город, и я ненавижу осень и холода, ты же знаешь. И сегодня я решила, что я точно уеду.

Лэнс отвернулся, сделав вид, что рассматривает часы на ратуше, а Син, помолчав, продолжила: