Боги осенью

— Прекратите, — сказала она — голосом, от которого у Сергея мурашки пошли по коже.

— Что именно прекратить?

— Все, что вы делаете…

— Я не понимаю, Маргарита Степановна…

Семядоля наклонилась вперед, и землистое, как у смерти, лицо ее неприятно приблизилось.

— Мы же с вами взрослые люди, Сережа. То, о чем я не хотела бы упоминать, как вы знаете, распространяется не только на школьников: под ударом находятся, к сожалению, и многие учителя — потому что по роду занятий мы как бы возвращаемся в детство. Мы живем с этим детством, мы с ним ежедневно соприкасаемся, и оно, разумеется, накладывает на нас явственный отпечаток. Мы гораздо более восприимчивы к темноте, чем другие. Понимаете, сохранился, ну скажем, этакий родничок — просто кости не отвердели, и в этом месте мы патологически уязвимы: стоит сильно ударить — и начинается адская боль. Правда, вас еще по‑настоящему не ударили…

— Это я понимаю, — негромко сказал Сергей.

— Но когда ударят по‑настоящему, будет поздно. Может быть, вы тогда и захотите что‑нибудь изменить — но уже не получится, действие станет необратимым. И, по‑видимому, бессмысленно спорить с тем, что существует века, с тем, что, несомненно, выходит за пределы нашего понимания. Вероятно, не следует замахиваться на вечное. Так всегда было и так будет — тоже всегда. И не нам с вами менять что‑либо в этом круговороте. А к тому же все то, о чем я не хотела бы упоминать, если рассуждать объективно, выполняет и некоторые полезные функции. Жизнь — ведь это не только радость и смех, жизнь — одновременно и все темное, что спрятано в человеке, его древние страхи и его инстинкты животного. От этого никуда не уйдешь. И, по‑моему, дети должны на опыте убедиться в том, что темные стороны мира действительно существуют, и в дальнейшем не переступать границу реальности. Так, наверное, будет лучше для них. А издержки здесь весьма незначительны, ну — один, ну, от силы, два школьника в год, это ведь ерунда, согласитесь, Сережа. Ведь гораздо больше людей погибает в дорожно-транспортных происшествиях. Не отказываемся же мы на этом основании от автомобилей…

Она вновь замолчала и, наверное, машинально уставилась на него. Ощущалось что‑то бездушное — словно действовало и говорило искусственное создание.

От нее даже слабо припахивало пластмассой.

— Короче, — грубовато спросил Сергей, — что вы, Маргарита Степановна, предлагаете?

Семядоля придвинулась и сказала — едва шевельнув губами:

— Я предлагаю мир…

— Мир? Какой мир? — он не сдержал удивления.

— Я вам предлагаю, Сережа, форму нейтралитета. Все наладится, вернется опять на круги своя. Только вы, пожалуйста, ни во что больше не вмешивайтесь: не пытайтесь посеять тревогу, не будоражьте людей. Раньше вам эта жизнь, в общем, нравилась. Вот и возвращайтесь к своим старым привычкам…

— Понятно, — сказал Сергей. — А взамен я, как водится, обрету довольство и благополучие. Например, через какое‑то время стану директором школы. Так? Это что, Маргарита Степановна, официальное предложение?

Ему, кажется, удалось по‑настоящему зацепить Семядолю. Та обиженно отстранилась и поджала синие губы.

Тем не менее ответила достаточно сдержанно:

— Да, скорее всего, так и будет. Как вы знаете, я в следующем году собираюсь на пенсию, и, конечно, рассматриваются разные кандидатуры. В том числе и ваша, если не возражаете.

— Возражаю, — немедленно ответил Сергей. — Я не собираюсь становиться директором школы.

— Почему, позвольте спросить?

— Потому что вы предлагаете мне не школу, а — птицефабрику. То есть вырастить упитанных бройлеров, а потом они, ощипанные, пойдут в магазин. Мне такая работа не по душе. У нас все же не бройлеры — у нас дети…

— Значит, вы, как я понимаю, отказываетесь?

Семядоля сморгнула.

— Ни на что другое я, признаться, и не рассчитывала. Что ж, Сергей Николаевич, вы, видимо, знаете, как поступить. И в дальнейшем вам кроме себя винить будет некого…

Она медленно, с большим трудом поднялась и, как будто забыв о Сергее, двинулась на веранду.

Походка была неуверенная.

— Не туда, Маргарита Степановна, — сказал Сергей.

— Что?

— Я говорю: не туда…

Тем не менее Семядоля прошла на веранду и со странной задумчивостью остановилась у полки с цветами. Воздух в горле ее посвистывал, как у астматика.

За окнами было темно.

— Это, кажется, роза, о которой вы как‑то рассказывали? Камнеломка, не помню названия…

— Пармакита, — сказал Сергей.

— И произрастает в Тибете?

— Да.

— Ничего, — заметила Семядоля. — Своеобразная форма.

И вдруг, быстро протянув руку вперед, решительным, точным движением переломила стебель у основания.

Хрустнули древесные волоконца.

— Вот так, — сказала она…

13