Зубы мои затрещали. Из разбитой губы на подбородок теплой сыростью плеснула кровь. Я застонал, и хором со мной вдруг взвыл и Оракул.
Тяжело дыша, бог сполз с меня, обнимая руку с разбитым костяшками.
Похоже, наш мортал комбат на сегодня закончился.
Я шумно выдохнул. Сел. Попытался вытереть кровь с подбородка, но бесполезно — она продолжала течь из раздувшейся нижней губы.
Хорошо, что зубы целы.
— Живой? — спросил я своего противника.
— Да, — отозвался побитый Оракул. — Но больно. Никогда не думал, что в такой примитивной телесной битве есть глубинный смысл. Мораль. Истина.
— Да? — искренне удивился я. — Они там правда есть?..
Он демонстративно поднял разбитую руку с таким видом, будто она была чашей Грааля и все объясняла.
— И?.. — с интересом спросил я.
— Не видишь? Прямая агрессия — прямое возмездие. Бьешь противника, но боль делится на двоих. Моя рука помнит твое разбитое лицо. Ничего не проходит безнаказанно. Нельзя причинить вред кому-то, не причинив вреда себе.
Я усмехнулся.
— Вообще-то еще как можно. Например, если бить не рукой, а дубиной.
— Но, если бы я взялся за дубину, разве ты не достал бы свой меч?
— Это лишь означает, что нехрен с дубиной в руках приставать к мужику с мечом. Против него надо идти с отрядом других вооруженных мужиков.
— Это еще одна философия, — внимательно глядя на меня, проговорил Оракул. — Но разве это будет честно?
— Честно? Нет. Но мы ведь говорим не о справедливости сражения, а о безопасности. О том, можно ли причинить вред другому, не причинив вреда себе. Честный бой подразумевает справедливое равенство условий, а значит, и рисков. Чтобы сократить риски, нужно обладать изначальным преимуществом. В оружии, численности или чем-то еще. И чем значимей преимущество, тем меньше рисков. И нет тут никакой философии. Просто туз всегда бьет короля, а король — валета.
— Не всегда, — задумчиво отозвался Оракул. — Шестерка козырей легко побивает и валета, и короля…
Он неловко подвинулся, чтобы сесть поудобней, и невольно опять застонал, хватаясь за ребра.
— Извини, — пробормотал я. — Перестарался немного.
— За что? Я ведь сам ввязался в это. И потом… Было весело, — криво улыбнулся он, блеснув глазами. — И, кстати, боль — это не только слабость. Но еще и ресурс, как оказалось.
— Чего? — удивился я.
Оракул глубоко вздохнул и прикрыл глаза.
— Боль в теле нарушает стройное течение мыслей, — проговорил он. — Хорошо…
Я с улыбкой покосился на бога. Вот ведь проблемы у парней! «Стройное течение мыслей».
— Бухалово! — призвал я стакан вискаря. И протянул Оракулу. — Очень рекомендую после драки.
Бог посмотрел на протянутый стакан.
И, к моему удивлению, взял его безо всяких возражений и дополнительных вопросов. И опрокинул в себя.
Слезы выступили у него на глазах, но Оракул только вытер их запястьем и кашлянул.
Я присвистнул.
— Ничего себе. Я думал, сопротивления будет больше.
— Начатое падение не остановить другим способом, кроме как достигнув дна, — сдавленных голосом ответил тот.
Я хмыкнул.
— Ну да. Наверное.
Наколдовав еще один бокал выпивки, я сделал пару глотков. Разбитый рот защипало не по-детски. Поморщившись, я вытащил папиросу и прикурил.
Оракул молча протянул руку.
— Уверен? — спросил я.
Ответом был долгий пристальный взгляд, так что я достал папиросу и для него. Прикурив, бедняга с непривычки зашелся кашлем.
— Редкостная дрянь, — резюмировал он, разглядывая папиросу.
— Полностью с тобой согласен.
Он зачем-то снова затянулся и опять закашлялся.
Я похлопал его по спине, как будто это могло помочь. И спросил:
— Почему я?
— А ты не понял? — чуть захмелевших голосом спросил Оракул.
— Потому что я — ключ к вратам?..
— Не только.
Он погасил папиросу и подобрал под себя ноги. Вытащил из-под задницы острую черепушку какой-то твари, повертел в руках и бросил в сторону.
— Вселенная создана так, чтобы у всего имелись свои ограничения, — проговорил Оракул. — Безграничная свобода развращает. В том числе и богов. Поэтому изначально существовали три силы, которым они не могли противостоять. Догадаешься, какие?
Я пожал плечами.
— Мне известно только про власть Чаши.
— Чаша — это подделка. Суррогат. Заменитель. Хлыст надсмотрщика в руках у того, кто сам должен был наравне со всеми подставлять свою спину.
— Но тогда что — настоящее?..