Боги среди людей

Отслужив первый срок, Тедди был переведен в центр летной боевой подготовки на инструкторскую должность, но затем досрочно попросился обратно в часть. «Господи, зачем? — написала Урсула. — Если тебе еще на несколько месяцев была гарантирована относительная безопасность?» По мнению Тедди, слово «относительная» вполне соответствовало действительности. Впервые оказавшись в учебном центре, он насчитал на окрестных полях еще не убранные обломки по меньшей мере пяти самолетов. Для учебных целей использовались большей частью списанные, пришедшие в негодность машины; можно подумать, новичков без этого подстерегало недостаточно опасностей. Тедди не задавал вопросов о судьбе тех, кто находился в разбившихся самолетах. Он для себя решил, что лучше об этом не знать.

«Понимаешь, — написал он в ответ, — работа еще не закончена». А про себя добавил: даже в первом приближении. Птицы тысячами разбиваются о стену, а она знай стоит. И приписал: «К тому же я чертовски хороший летчик, а потому считаю, что принесу больше пользы в воздухе, чем в учебке, где тренирую желторотых юнцов».

Он перечитал письмо. Аргументы звучали вполне убедительно. Не стыдно предъявить хоть сестре, хоть Нэнси, хоть всему миру, просто его немного коробило от необходимости оправдываться, когда еще не отгремели воздушные сражения. Разве у них в семье не ему выпало стать воином? Впрочем, он подозревал, что сей благородный плащ мог достаться и Джимми.

Но правда заключалась в том, что ничего другого он делать не хотел, да и не умел. Бомбежки стали его естеством. Его сущностью. Только одно место манило его к себе: чрево «галифакса», где пахло грязью и соляркой, густым по́том, резиной, металлом и кислородом. Он не возражал глохнуть от рева двигателей, терять мысли от холода, грохота и равных долей адреналина и скуки. Когда-то он верил, что его сформирует архитектура войны, но теперь понимал: она его растворила.

У него был новый экипаж: стрелки Томми и Олуф, первый — «джорди»,^{106} второй — норвежец. В четвертой группе служило много норвежцев, но недостаточно, чтобы организовать собственную эскадрилью, как организовали польскую. Норвежцы сражались почти так же люто и кровожадно, как поляки. А те и вовсе не знали удержу. Они жили ради того дня, когда можно будет улететь домой, в свободную Польшу. Но со свободной Польшей так и не сложилось. Тедди часто о них вспоминал, когда Польша прокладывала себе тягостный путь сквозь двадцатый век.

Этот экипаж тоже составила пестрая компания. Сэнди Уортингтон, штурман, был новозеландцем, Джеффри Смитсон, бортинженер, получил диплом Кембриджа («По математике», — благоговейно добавлял он, как истовый верующий). Тедди поинтересовался, не говорит ли ему о чем-нибудь имя Нэнси, и Джеффри ответил, что да, слышал: она же вроде получила премию Фосетт, это так? «Умная девочка», — добавил он. «Умная женщина», — поправил Тедди. Радиста, уроженца Лидса, звали Боб Бут, а бомбардира-наводчика…

— Приветствую, уважаемый.

— А тебя за каким чертом сюда принесло? — отозвался Тедди.

— Понимаете, когда я был инструктором в ЦБП, до меня дошел слух, что прославленный Тед Тодд до срока вернулся в эскадрилью, и я подумал: фига с два он будет летать без меня. Мне предстояло отправиться в какую-то австралийскую часть, но у меня был кое-какой блат.

Тед едва не расчувствовался при виде Кита: в старом экипаже тот был ему ближе всех; их объединяло многое из того, о чем не говорят с посторонними, но при встрече они ограничились коротким мужским рукопожатием. Много позже, на исходе века, Тедди стал замечать, как мужчины мало-помалу теряют сдержанность, а к тому времени, когда двадцатый слился с двадцать первым (и наступили — отталкивающее обозначение — «нулевые»), мужчины, такое впечатление, полностью утратили контроль над своими эмоциями, а быть может, и над здравым смыслом. На футбольном поле и теннисном корте мужчины теперь прилюдно лили слезы, а на улицах рядовые прохожие обнимались и целовали друг друга в щеку.

— Папа, я тебя умоляю, — повторяла Виола, — как можно городить такую чушь? «Контроль над своими эмоциями», подумать только! Неужели ты всерьез думаешь, что мир изменится в лучшую сторону, если мужчины будут скрывать свои чувства?

— Да.

Он до сих пор с ужасом вспоминал, как распустил нюни на кухне у матери Вика Беннета. Кому от этого стало лучше? Уж всяко не ему. Когда умерла Нэнси, он плакал беззвучно, наедине с собой; такая скорбь выглядела в его глазах уважительной.

— Я считаю, в этом повинна Диана, — сказала Берти.

— Диана?

— Принцесса. С ее легкой руки обиженный считается героем. В твое время было как раз наоборот.

Они сидели на крыше «Уайт Хорс» в Килбёрне и ели сэндвичи, которые дала им сухим пайком милая хозяйка гостиницы. Тедди подумал: щенячьи радости закончены.

— Стар я стал для этого мира, — сказал он.

— Да и я тоже, — подхватила Берти.