Боги среди людей

В коридоре висело несколько Рубенсов, Ван Дейк и Бернини, а также масса итальянских сокровищ эпохи Возрождения. Но у него не шел из головы тот небольшой Рембрандт. Тедди мог вынести все, что угодно. Под вазой у двери хранился ключ. Но когда Тедди поддразнивал Джулию насчет отсутствия должных мер безопасности, она только хохотала: «Допустим, но ваза-то тяжеленная». (Так и было.)

— Мне не жалко, бери себе, золотко, — сказала она, застукав его за разглядыванием Рембрандта. — Темное, мутное старье.

— Нет уж, спасибо.

Оплот высокой нравственности.

По прошествии времени он пожалел, что не прибрал к рукам ту картину. Никто бы не поверил, что это подлинный Рембрандт, — и полотно висело бы на дачной стене исключительно ради постыдного удовольствия Тедди. В самом деле, напрасно он не решился. В лондонский дом попала «Фау-2», и Рембрандт пропал навеки.

— Возьми себе, — настаивала Джулия. — К сожалению, я жуткая невежда.

По опыту Тедди знал, что люди, которые себя выдают за одних, на поверку оказываются полной противоположностью тому, что сами о себе заявляют, хотя Джулия оказалась права. Она была махровой обывательницей.

На Петти-Франс они не поехали. Их романтический эпизод протекал в лондонском доме и частично в номере люкс отеля «Савой», постоянно зарезервированном, насколько мог судить Тедди, за Джулией. Там они провели памятную бессонную ночь. Шампанское из винного погреба лондонского дома лилось рекой, они всю неделю пили всласть и занимались любовью на бесценных предметах антиквариата. Тедди поразила мысль, что Джулия, по всей видимости, живет так постоянно.

У нее было идеальное тело, как у греческой богини. Она и виделась ему богиней, холодной, равнодушной, удовлетворенно взирающей на раздираемого псами несчастного Актеона. Нэнси — та не ужилась бы на Олимпе: ей больше подходила роль веселой языческой феи.

— Кто такая Нэнси?

— Моя невеста.

— Ой, золотко, это же чудесно.

Такой отклик вызвал у него легкое раздражение. Ревнивые нотки могли бы добавить пикантности этому приключению. Их роман и в самом деле был только приключением — сердце оставалось непотревоженным. Тедди играл в интрижку. Дело было после Гамбурга, после Бетховена, после гибели Кита, незадолго до Нюрнберга, когда ему просто все было побоку, особенно красивые невежды-блондинки. Но он ценил свободный, разнузданный секс («грязишку», как выражалась Джулия), и впоследствии, вернувшись к более традиционным отношениям, по крайней мере помнил, что значит трахаться от души. Ему претило это выражение, но никакого другого с Джулией не подходило.

В последний день своего отпуска он, придя в лондонский дом, сдвинул с места массивную вазу, но ключа не нашел. Под вазой лежала кое-как нацарапанная записка: «Золотко, все было дивно, когда-нибудь еще встретимся. Ц. Дж.». Только он стал там обживаться, как ему откровенно указали на дверь.

Вскоре после этого Джулию направили в артиллерийско-техническую службу, где ее убило в числе семнадцати человек при случайном взрыве бомбохранилища. Тедди уже был в лагере для военнопленных и узнал об этой трагедии лишь годы спустя, читая в своей излюбленной газете репортаж о смерти ее отца («Смерть пэра: скандал на сексуальной почве»).

Ему привиделись идеальные белые руки и ноги Джулии, оторванные от туловища и разбросанные по земле, как обломки античной статуи. Известие пришло к нему с большим запозданием, когда ему уже было все равно, тем более что Нэнси тогда поставили страшный диагноз. Судьба лондонского дома тоже оставалась неизвестной, пока Тедди не прочел статью в той же самой газете («Бесценные сокровища, утраченные в годы войны»). Он горевал по небольшому Рембрандту сильнее, чем по Джулии, о которой долгое время вообще не вспоминал.

Но до этого было еще далеко. А сейчас они с Китом, возвратившись от Шоукроссов, увидели, что в Лисьей Поляне собрались гости, которых Сильви пригласила на обед; никого из этих людей Тедди в глаза не видел, да и не хотел видеть.

Пришел напыщенный местный советник с женой, адвокат (называющий себя старым холостяком), который был не прочь приударить за Сильви. Пришла чья-то престарелая вдова, которая без конца жаловалась, особенно на тяготы военной поры, и, наконец, «иерарх», как называла его Сильви, — высокопоставленный елейный святоша, каким, с точки зрения Тедди, и должен быть епископ.

Они манерно — даже мужчины — потягивали херес, и Сильви обратилась к Тедди и Киту:

— Вы, вероятно, предпочитаете пиво?

— Я бы не отказался, миссис T., — ответил Кит, как истинный австралиец.