— Не помню, чтобы в Библии приводились такие подробности, — заметил Тедди.
— В нас удивительно сильны первобытные инстинкты, — продолжала Урсула. — По сути своей все мы дикари, поэтому и придумали Бога, чтобы Он стал голосом нашей совести, иначе мы бы уничтожали всех направо и налево.
— Думаю, как раз этим мы и занимаемся.
Зал быстро наполнялся; люди, шаркая, пробирались к своим креслам, и Тедди с Урсулой пришлось несколько раз поджать ноги, чтобы пропустить очередных слушателей. Где-то внизу публика с дешевыми входными билетами вежливо захватывала удобные позиции перед сценой.
— Места отличные, — сказал Тедди. — Уж не знаю, кто достал эти билеты, но он явно к тебе неравнодушен.
— Бывают и получше, — ответила Урсула, и ее саму, как видно, очень позабавило это замечание. — Мощные были бомбежки на прошлой неделе, ничего не скажешь, — неожиданно произнесла она, застав его врасплох этим внезапным, никак не связанным с их беседой суждением.
— Это точно.
— Как по-твоему, с Гамбургом покончено?
— Да. Нет. Откуда я знаю? Наверное. С высоты семнадцати тысяч футов многого не увидишь. Только огонь.
На сцену выходил хор.
— Им сильно досталось, — продолжила Урсула.
— Кому?
— Людям. В Гамбурге.
Тедди не воспринимал их как людей. Для него это были города, заводы и железнодорожные станции, расположения воинских частей, доки.
— У тебя все еще есть сомнения? — не унималась Урсула.
— Сомнения?
— Ну, насчет бомбардировки по площадям.
— А, вот ты о чем. — Он уже слышал такой оборот речи, но не придавал ему большого значения.
— Беспорядочные налеты. Гражданское население считается законной мишенью — безвинные люди. Тебя не преследует… неловкость?
Он повернулся к ней, пораженный ее прямолинейностью. («Неловкость»?)
— Гражданское население не мишень! А ты можешь себе представить войну, на которой никого не убивают? Чтобы победить, нужно уничтожить и промышленность, и экономику противника. А при необходимости и жилье. Я выполняю… мы делаем то, что нам доверено: защищаем свою страну и отстаиваем свободу. Война идет против заклятого врага, и каждый раз, вылетая на боевое задание, мы рискуем жизнью. — Он отметил излишний пафос своей речи, отчего начал злиться на самого себя, а не на Урсулу, которая, как никто другой, понимала, что такое долг.
Нужно добить их всех, сказал вчера духовник Сильвии.
— А что такое, по-твоему, «безвинные люди»? — спросил он в продолжение разговора. — Рабочие, производящие на заводах бомбы, пулеметы, самолеты, орудия, подшипники, танки? Гестапо? Гитлер? — Его уже занесло. — И давай не будем забывать, что именно немцы развязали эту войну.
— А я вот думаю, что это мы ее начали, еще тогда, в Версале, — тихо ответила Урсула.
Тедди вздохнул, раскаиваясь в своей несдержанности. «Мне кажется, он слишком часто возражает».{113}
— Иногда, — сказал он, — мне начинает казаться, что, будь у меня возможность вернуться в прошлое, я бы застрелил Гитлера, а еще лучше было бы убить его при рождении.
— Но тогда, сдается мне, — сказала Урсула, — ты пошел бы еще дальше, перекраивая на своем пути всю историю, вплоть до Каина и Авеля.
— Или до Адама и его яблока.
— Ш-ш-ш, — раздалось с соседних мест при появлении первой скрипки.
Брат с сестрой присоединились к общим аплодисментам, порадовавшись завершению разговора.
Урсула положила ему руку на плечо и прошептала:
— Прости. Я не разуверилась в справедливости нашего дела. Мне просто хотелось понять, что ты чувствуешь. Но если все хорошо, то и ладно.
— Лучше быть не может.
К облегчению Тедди, на сцене под бурные аплодисменты зала появился Адриан Боулт. Воцарилась полная тишина.
Урсуле стоило поздравить его, а не вселять сомнения. Военные летчики признали операцию «Гоморра» величайшим успехом. Ставшая переломным моментом, она смогла приблизить окончание войны и поддержать пехотинцев, которым вскоре предстояло снова высадиться на территории Европы, чтобы окончательно раздавить гадину. «Отличная бомбардировка», — написал в бортовом журнале Тедов бортинженер Джефф Смитсон. «Отличное зрелище», — заявил вчера адвокат, истекая слюной в предвкушении несчастного поросенка.
Военные летчики остались довольны, думал Тедди, поглядывая на сестру, которая совершенно растворилась в музыке. Разве не так?