Боги среди людей

— Вероятно, меня ждет полная беспомощность, как физическая, так и умственная.

— Вероятно? — спросила Беа, все еще пытаясь ухватиться за последнюю соломинку посреди разрушительного шторма.

— Наверняка, — ответила Нэнси. — Мне придет конец, только в ином смысле. Даже хирургическое вмешательство не принесло бы никакой пользы из-за локализации — там невозможно резать.

Казалось, Милли сделалось совсем дурно.

— Опухоль будет только расти. Это точно, — продолжала Нэнси, перестав, вопреки первоначальному намерению, выбирать слова. — И вы сделаете мне большое-пребольшое одолжение, если с этим смиритесь.

С тех пор как Нэнси впервые оказалась на Харли-стрит, когда якобы помогала Герти с переездом на другую квартиру, она сердцем чувствовала, что это уже приближается. По своим каналам Беа навела справки и нашла квалифицированного консультанта: доктора Мортон-Фрейзера, шотландца.

— Его многие рекомендуют, — сказала Беа. — Внимательный специалист. Не упустит ни одну мелочь и так далее.

Тогда, вероятно, еще оставалась слабая надежда, но она стала таять после того, как Нэнси явилась на осмотр в следующем месяце («Дом-музей Вордсворта и все такое прочее»). Доктор показал ей рентгеновские снимки, и Нэнси увидела, насколько прогрессировала ее болезнь за краткий промежуток времени.

— Возможно, обратись вы ко мне год назад… — сказал доктор, — хотя даже в этом случае кто знает…

«Стремительно прогрессирующий, неизлечимый» — диагноз бедной Барбары Томс.

— Я этого не выдержу, сил нет, — прошептала Милли, когда Беа прошла мимо нее, чтобы наполнить их стаканы.

Нэнси обожгла вспышка обиды. Не сестрам, а ей самой требовались силы, чтобы выдержать.

Ей хотелось остаться наедине с собой, погрузиться в собственный тихий мирок и размышлять о смерти. Смерть. Да, Нэнси действительно могла быть прямолинейной, а подчас у нее с языка даже слетали бранные слова. Но теперь ей приходилось быть доброй и сильной, говорить, что все нормально (чего в принципе быть не могло) и что она смирилась.

— Все нормально, — сказала Нэнси своей сестре Милли. — Все в порядке. Я смирилась, теперь ваша очередь.

— А Тедди? — дрожащим голосом спросила Урсула. — Он звонил мне как раз сегодня утром, Нэнси. Мой брат — господи прости — подозревает, что ты завела любовника. Избавь его от этих страданий.

Горько посмеявшись, Нэнси сказала:

— Только для того, чтобы он страдал еще больше?

— Расскажи ему как можно скорее, несправедливо так долго держать его в неведении. — («Урсула, — раздраженно подумала Нэнси, — всегда была сторонницей и заступницей Тедди».) — А вот Виолу, наверное, пока стоит поберечь.

«О боже. Виола», — подумала Нэнси.

Ее зазнобило от отчаяния.

— Да, Виоле не говори, — тут же подхватила Беа. — Она еще слишком мала, чтобы это понять.

— Мы всегда ей поможем, — не подумав, выпалила Милли, — мы о ней позаботимся.

— Но первым делом надо рассказать Тедди, — настойчиво повторила Урсула, — ты должна поехать домой и все ему рассказать.

— Да, — вздохнула Нэнси, — я так и сделаю.

Они вместе проводили ее до Кингз-Кросс и посадили на поезд. Беа нежно поцеловала ее, словно Нэнси внезапно превратилась в тончайшее стеклышко и в любой момент могла разбиться вдребезги.

— Мужайся, — сказала Беа.

Урсула, видимо, не боялась «разбить» Нэнси и крепко обняла ее.

— Тебе придется поддержать Тедди, — быстро добавила она, — помоги ему с этим справиться.

— Господи, — утомленно вздохнула Нэнси.

Хоть кто-нибудь позволит ей быть слабой и безнадежно эгоистичной?

Они стояли на платформе и махали вслед уходящему поезду; все плакали, Милли рыдала в голос.

«Провожают, как на войну, — промелькнуло в мыслях у Нэнси. — Впрочем, битва моя уже закончилась поражением».

— Накатанной колее?.. — переспросила Нэнси.

— Я знаю, чем ты занимаешься, — сказал Тедди.

За все эти годы она ни разу не видела, чтобы Тедди злился, по крайней мере так сильно. Да еще на нее.

Пройдя на кухню, Нэнси подошла к раковине и налила себе стакан воды из-под крана. Она прокручивала в голове предстоящее объяснение, пока ехала в поезде (ужасная поездка, вагон был забит подвыпившими курильщиками, которые с ухмылкой обшаривали ее глазами), но сейчас, когда дело дошло до разговора, нужные слова ускользали. Она пила воду медленно, чтобы растянуть время.

— Я все знаю! — сказал, еще больше распаляясь, Тедди.

Она повернулась к нему:

— Нет, Тедди. Не знаешь. Ничего ты не знаешь.

Сначала Нэнси воспринимала новообразование как хищника, паразита, который пробирался через ткани мозга и разрушал ее изнутри, но сейчас все уже было предрешено, никаких возможностей не осталось, и недуг перестал быть врагом. Естественно, он не сделался ей другом (отнюдь нет), но стал ее частью. Частью Нэнси, и только ее; им вдвоем, как попутчикам, предстояло идти вместе к страшному концу.