Боги среди людей

После обеда она спала (непозволительно долго), потом просыпалась и заказывала машину с водителем, чтобы ехать в Убуд, на занятия, которые проводил Санни. Он даже не резервировал для нее коврик, так что при малейшем опоздании ей просто не находилось места; сидя в тесной конторе, она читала книги «из библиотеки» (размером в одну полку). Все книги, естественно, были духовной направленности. Прикрепленная к полке рукописная табличка гласила: «Дорогой друг, оставь, пожалуйста, книгу в том же состоянии, в каком ее взял». Смешно, право: ни одна книга, будучи кем-то прочитанной, не может остаться в прежнем состоянии.

Если же для Виолы находилось местечко, урок (задуманный в качестве наказания) длился два часа, после чего водитель доставлял ее обратно в отель, и весь вечер она наблюдала, как резвится вокруг ее виллы приходящее из рощи семейство обезьян. Ужин, естественно, она тоже не пропускала. Есть было проще всего. Молиться и любить — куда тяжелее. Пару раз она посетила утренние уроки медитации: народу туда приходило меньше, но задания оказывались труднее.

— Прекрати мыслить, Виола, — говорил ей Санни.

Как может человек не мыслить?

— И не мыслить тоже прекрати.

— Я мыслю, следовательно существую, — отвечала Виола, цепляясь за устаревшую картезианскую вселенную.

Прекрати она думать, ей, чего доброго, настанет конец.

— Просто отпусти, — сказал Санни.

Отпустить? Что отпустить? Ей и ухватиться-то было не за что.

А потом! Течение реки, птичья перекличка, трескотня насекомых, крики обезьян — все это со временем сделало свое дело, и ум ее прекратил работать, и наступило невероятное облегчение.

В машине, по дороге на занятия, у нее задребезжал телефон. Звонили из стационара.

Конец был близок. Она долго ждала отцовской смерти, чтобы начать свою жизнь, но любой из нас мог бы ей сказать, что так не бывает. Да она и сама знала. В самом деле.

— Будда спросил одного шраману: «Как долог человеческий век»? Шрамана отвечал: «Несколько дней». Будда сказал: «Ты еще не постиг Путь». И спросил другого шраману: «Как долог человеческий век?» И был ответ: «Длиною в одну трапезу». Будда сказал: «Ты еще не постиг Путь». Он спросил третьего шраману: «Как долог человеческий век?» И тот ответил: «Длиною в одно дыхание». Будда сказал: «Прекрасно. Ты постиг Путь».

Слова плыли над Виолой. Она не имела представления, каков их смысл. Как всегда, она пришла на занятия к Санни. Просто не видела причин прогулять. Завтра утром ей предстоял обратный рейс в Британию. Дождавшись, когда Санни всем сказал «намасте» и толпа «ешь-молись-люби», словно получившая благословение, неохотно вытекла на влажную жару раннего вечера, Виола задержалась в зале.

— Виола? — обратился к ней Санни, заботливо улыбаясь, как будто перед ним была калека.

— Звонили из стационара, — сказала она. — Мой отец умирает.

— Дедуля Тед? — Санни наморщил лоб и прикусил губу; на миг перед Виолой мелькнула тень юного Санни. — Ты возвращаешься?

— Да. Хотя Берти, видимо, приедет туда гораздо раньше меня. Ты прилетишь?

— Нет, — сказал Санни.

Многое вертелось на языке у Виолы. Она думала о них обо всех, глядя на рощу, священную реку, птиц. С ее губ чуть не слетело «Прости меня», но вместо этого она рассказала ему свой сон.

— А потом ты повернулся ко мне и сказал: «У нас получилось, мамуль! Все успели на поезд!»

— Думаю, поезд здесь не важен.

— Верно, — согласилась Виола. — Важно то, что я ощущала, когда ты со мной заговорил.

— А именно?

— Меня захлестнула любовь. К тебе.

Эх, Виола. Наконец-то.

Берти захватила с собой «Последнюю хронику Барсета», присела на краешек кровати Тедди и стала ему читать. Она знала, что это одно из его любимых произведений; ей было не важно, понимает ли он слова: его мог успокоить сам знакомый ритм троллоповской прозы.

У Тедди вырвался какой-то звук — не слово, нет, но нечто иное, недоуменное. Она положила книгу на простыню и взяла обеими руками хрупкую, иссохшую старческую ладонь.

— Это Берти-Луна, я с тобой, дедушка, — сказала она.

Плоть его руки напоминала расплавленный воск, на котором толстыми синеватыми шнурами проступали вены. Другую руку он поднял вертикально вверх и осторожно помахал, будто хотел отпроситься и уйти. Похоже на правду, решила Берти.

А ведь когда-то он был младенцем, подумалось ей. Новорожденный, без малейшего изъяна, лежал на коленях у матери. У таинственной Сильви. А нынче превратился в невесомую чешуйку, готовую улететь с ветром. Молочные глаза полуприкрыты, как у старого пса, губы, вытянутые угловатой старостью, ловят воздух, подобно рыбе на песке. Берти чувствовала, как по его телу безостановочно пробегает дрожь, будто электрический ток, будто слабый трепет жизни. Или смерти. Вокруг него сгущалась энергия, от которой потрескивал воздух.