Боги среди людей

Тедди боролся с F-«фоксом», пытаясь заставить его лететь ровно и прямо. Машина хотела сдаться. Появившийся рядом с ним бомбардир, Клиффорд, сообщил, что пламя отрезало ему путь к хвостовому стрелку. Об этом бомбардире-наводчике Тедди знал только одно: что тот перепуган до смерти, а вот поди ж ты: набрался храбрости, чтобы попытаться вызволить стрелка, Чарли, которого тоже никто толком не знал. У Тедди в голове вертелась одна мысль: этих ребят нужно спасти. Он приказал Клиффорду прыгать, но тот потерял парашют, и Тедди сказал: «Возьмешь мой. Бери, кому сказано, прыгай!», и Клиффорд после недолгих колебаний повиновался приказу и исчез в аварийном люке.

Он был святым Георгием, Англия была его Клеолиндой, но дракон одерживал над ним верх, сжигал своим огненным дыханием. За спиной бушевало пламя. Сиденье раскалилось. Громкая связь не работала: он так и не узнал, выбрался ли стрелок из хвостовой башенки, а потому продолжал бороться с машиной.

Палату слабо освещала одна тусклая лампочка. Время близилось к полуночи, стационар давно погрузился в сон, нарушаемый лишь редкими воплями ужаса, как будто поблизости шла охота на мелкую дичь.

Дед умирает от старости, думала Берти. От изнурения. Не от рака, не от инфаркта, не от несчастного случая или аварии. Он устал. Старость — тяжелый путь. Судорожное дыхание становилось все реже. Время от времени дед, казалось, начинал нервничать и силился что-то сказать; тогда Берти сжимала ему ладонь и гладила по щеке, нашептывая что-то про синий от колокольчиков лес, которого никогда не видела, про людей, которые никогда ей не встречались, но сейчас его ждали. Про Хью и Сильви, про Нэнси и Урсулу. И еще про собак, про долгие солнечные дни. Наверное, к ним лежал его путь? К долгим ясным дням в Лисьей Поляне? Или к вечной тьме? Или в ничто, ибо даже темнота обладает каким-то свойством, а ничто — оно и есть ничто. Готовилось ли к его приходу спенсеровское лучезарное воинство? Готовились ли открыться ему все тайны? На эти вопросы пока еще не было ответов и вряд ли будут.

Она кормила его крошками из лоскутной сумы, потому что у нее оставались только слова. Наверное, чтобы заплатить паромщику. Бродя среди наречий и племен в сиянье золотом прекрасных сфер.^{161} Величьем Господа заряжен этот мир.^{162} Отец твой спит на дне морском.^{163} Как ты, агнец, сделан?^{164} Что ложится, облетая, / Наземь крона золотая.^{165} Лучшая часть жизни праведного человека — это его небольшие, безымянные и всеми позабытые поступки, вызванные любовью и добротой.^{166} Дальше и дальше, все птицы Оксфордшира и Глостершира.^{167}

Воздух подернулся рябью и замерцал. Время сжалось до острия иглы. Неизбежность близилась. Все потому, что Дух Святой сей гнутый мир согрел теплом груди и — ах — свеченьем крыл.^{168}

Мгновения уплывают, думал Тедди. Пригоршня сердцебиений. Вот что такое жизнь. Сердцебиение за сердцебиением. Дыхание за дыханием. Одно мгновение за другим — и вот уже последнее мгновение. Жизнь хрупка, точно биение сердца птицы, недолговечна, точно колокольчики в лесу. Это не страшно, понял он, и противиться не нужно, он идет туда, куда прежде ушли миллионы и куда за ним последуют еще многие миллионы. Он разделяет судьбу многих.

А сейчас. Это мгновение. Это мгновение бесконечно. Он — часть бесконечности. Дерево, и камень, и вода. Восход солнца и бег оленя. Сейчас.

Фанфары возвещают окончанье праздника. Ткань без подкладки рассыпается. Вещество, из которого сделаны сны, начинает лопаться и рваться, и содрогаются стены башни, увенчанной тучами.^{169} Сходят маленькие лавины пыли. Взмывая в воздух, улетают птицы.

Сидя на веранде съемной комнаты, Санни медитирует в предрассветной темноте. Вскоре ему отсюда съезжать. Его подруга, австралийка, которая тоже преподает йогу, сейчас на шестом месяце беременности; она уже вернулась в Сидней. Через пару недель Санни последует за ней. Утром он проводит Виолу в аэропорт и, перед тем как распрощаться, подарит ей эту весть, чтобы она увезла ее домой. А вторым подарком будет серебряный заяц, которого он хранил все эти годы. Наперекор всему. «На счастье. Для защиты». Его австралийская подруга — Будда. Она носит под сердцем Будду.

Он делает судорожный вдох, словно при внезапном пробуждении ото сна.

Этот дивный дворец дал опасную трещину. Первая стена дрожит и крошится. Вторая стена проседает и падает, на землю сыплются камни.

В ожидании рассвета, в ожидании речного тумана и птичьей переклички Виола пьет кофе. Она думает о матери. Она думает о детях. Она думает об отце. Ее захлестывает боль любви. Птицы заводят рассветный хор. Что-то происходит. Что-то меняется. На миг ее охватывает паника. Не бойся, думает она. И больше не боится.

С оглушительным грохотом, в облаке пыли и обломков рушится третья стена.