Богини Колизея. Любовь и кровь

— У этой сколопендры, которая, как говорят, предала Луцию тирану-отцу?! Ну, друг, этого я от тебя не ожидал! Кто-кто, но доносчица Присцилла…

Расстроенный сенатор еще больше выпятил и без того пухлые губы и скорчил обиженную физиономию, глядя на которую зарыдали бы и мраморные геркулесы, украшавшие зал. Север посмотрел на обескураженное лицо приятеля и, расхохотавшись, уселся рядом с ним на выложенный мозаикой край бассейна, кивком головы поприветствовав пару своих знакомых.

— Но я же тогда не знал, что на тебя произведет такое впечатление поступок сенатора Луция Нумиция! Твоя возлюбленная не первая и не последняя, кто страдает от отцовского произвола… Ну хорошо, хорошо… Не смотри на меня глазами больной собаки… Клянусь больше никогда не переступать порог спальни Присциллы! Ты удовлетворен?

— Я хотел бы, чтобы ты вообще не переступал порог ее дома!

— Каризиан, это бесчеловечно!.. Но ты начал рассказывать про вчерашнюю попойку… Кстати, откуда ты про нее знаешь? Тебя же не было в городе!

— Не у одного префекта претория во дворце есть сведущие… друзья… Короче, это была не попойка, а вполне приличный обед. В разговоре император попенял на то, что жители малоазийской Идимы вынесли льстивое постановление в честь его отца, императора Флавия Веспасиана. Что-то типа «За автократа Цезаря Веспасиана Августа, спасителя всех людей и благодетеля, в знак благодарения союз идимийцев за него богам». Представляешь? Тит был вне себя! Ругался на чем свет стоит! Вспомнил триумфальную традицию…

— Когда стоящий рядом с триумфатором слуга шепчет ему в ухо: «Помни, ты всего лишь человек!»?

— Ну да! Жаловался, что теперь правителей обожествляют сплошь и рядом. Рассуждал на тему того, что если Август — бог и Юпитер — бог, то что же за бог тогда Юпитер? Разругался с Домицианом. Брат заявил, что не возражает против того, чтобы его считали богом, а Тит ядовито поинтересовался, может ли человек принимать нормальные решения, если считает себя таковым? В общем, трапеза вылилась в очередной семейный скандал.

— Кажется, отец был прав относительно Домициана. Боюсь, что у него с братом мало общего.

— Еще бы! Ты знаешь, что он приставал к Луции? Еще немного, и все могло бы кончиться очень плохо.

— Ну вот видишь, оказывается, отправление к венаторам пошло твоей красавице в каком-то роде на пользу, — Север хитро подмигнул другу. — Если любишь нюхать розы, то надо быть готовым напороться на шипы.

Но несчастный Каризиан не оценил шутку:

— Слушай, а если попросить императора? Он тебе не откажет. После Иудейской войны он доверяет тебе как брату.

— Зная его брата, боюсь, что это скользкий комплимент. Каризиан, ты переоцениваешь мое влияние на Тита.

— Но ты же можешь попробовать?

Север посмотрел на поникшего друга, у которого подозрительно поблескивали глаза:

— Если только ты до Сатурналий каждый день будешь купаться в холодной ванне, а сейчас доплывешь до конца бассейна быстрее меня.

— Это не честно! Я едва держусь на воде!.. Эй, ты куда? Это свинство с твоей стороны! Подожди меня!

И несчастный влюбленный, плюхнувшись в бассейн, отчаянно замолотил руками и ногами, стараясь догнать друга, который уже вылезал из воды на противоположной стороне.

Вечером, как повелось в последнее время, друзья встретились в императорском дворце на Палатинском холме. В этот раз за обедом присутствовали только особо приближенные к Титу люди: его младший брат Домициан со своим фаворитом — вольноотпущенником Кассием, невозмутимый Север, непривычно печальный Каризиан и новое увлечение императора — Александр Афинский.

Трапеза, как всегда, когда дело не требовало пускать пыль в глаза, отличалась простотой и состояла всего из шести перемен. Главным блюдом была огромная мурена, фаршированная крабами, вкус которой был выше всяческих похвал. Вокруг горели масляные светильники, озаряя неровным светом лица пирующих, возлежавших на трех ложах, окружавших стол.

Занятый своими переживаниями Каризиан все время терял нить беседы, и даже выпорхнувшие из-за занавесей черноокие танцовщицы, чьи формы в иное время вызвали бы живейший интерес сенатора, на сей раз не развеяли его печали.

Привыкшие к тому, что всеобщий любимец всегда готов скрасить шуткой любую паузу, собеседники с трудом находили темы, и Тит хмурился все больше и больше. Вокруг триклиния бесшумно сновали рабы, стараясь предвосхитить любое желание господ, но их присутствие больше походило на брожение бесплотных душ в Аиде, чем на присутствие людей из плоти и крови, что совершенно не прибавляло веселья. Словно поддавшись всеобщему настрою, призванный кифаред заиграл такую тоскливую мелодию, что сам неплохо музицирующий император не выдержал:

— Эй, кто-нибудь, уберите этого несчастного! У нас, в конце концов, не похороны, а встреча друзей. Кстати о друзьях… Чем так расстроен наш милейший Каризиан, что возлежит с мрачным видом и молчит, словно пленный варвар?

— А ты что, не знаешь? — лениво процедил Домициан, переглядываясь с Кассием. — Об этом говорит весь Рим, только Цезарь не в курсе.