Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

«Красавица» не капризничает, она бессловесна, она согласна со всем, чего бы ни пожелал любимый. Запрячь кобылку, – слуге велено запрягать, кататься в санях – значит кататься! И там лишь, где мило сердцу поэта. Правда, в черновике осталась строчка, для неё утешительная: «Где мы гуляли…» Но Анне не дано было её прочесть.

Как странно, в стихах всё в противостоянии: солнце – мороз, кобылка – конь, красавица – некрасавица (в жизненном подтексте). Между этими полюсами и пробегает Божья искра!

В воспоминаниях другой Анны, Анны Керн, есть удивительные строки: «Прочитав в Одессе романс Дельвига “Прекрасный день, счастливый день, и солнце и любовь…”, в котором так много ясности и счастия, он (Пушкин) говорил, что прочувствовал вполне это младенческое излияние поэтической души Дельвига…»

Какая необычная перекличка: «Мороз и солнце» – «солнце и любовь»; «День чудесный» – «Прекрасный день»! Запавшие в душу строчки друга, явившиеся в южном приморском городе, аукнулись в заснеженном тверском сельце.

Жаль, но это так: «Зимнее утро» отнюдь не любовная лирика. Да, есть в рукописи – и в беловом варианте, и в черновом – обращения к безымянной подруге: «ангел мой», «мой нежный друг», «друг прелестный». Но не слышно в них биения бешеного сердца и тока горячей крови! Да, была близость, но без упоения, без страсти, без любви…

Трудно не согласиться с одним из маститых пушкинистов старой школы, полагавшим, что Пушкина «занимала откровенная влюблённость в него Анны Николаевны, ибо от мужских побед он никогда не отказывался».

Поэт верен себе: призывы к красавице бестемпераментны, не более как любезности. И не она – героиня стихов, а – лазоревые небеса, искрящаяся подо льдом река, серебряная в инее ель, само свежее морозное утро – во имя их вылились из-под пера эти строки!

Знатные «недоимки» для отечественной поэзии собрал Пушкин в Вульфовых поместьях!

То был поистине звёздный час и для «тверской Авроры»! Пушкин сравнил Анну с богиней утренней зари, от коей произошли все звёзды на небосводе и все земные ветры: от северного Борея до ласкового Зефира. Крылатая Аврора, с венцом из сияющих лучей, восседала на колеснице, запряжённой крылатыми скакунами.

Старая дева

А в жизни «Аврора» каталась в санках с впряжённой в них бурой кобылкой. И не покорялись ей ни звёзды, ни ветры…

Нет ни в чём вам благодати…

Обыгрывая имя Анна, что с древнееврейского значит «благодать», Пушкин словно напророчил ей безотрадную судьбу.

Да, бедная и немолодая Анна Николаевна, скучающая, одинокая среди сестёр, – родной и двоюродных, – обретших семейное счастье, томящаяся в бездействии, она мечется меж родными усадьбами, Псковом и Петербургом, не находя себе места. Прежде столь милое Тригорское, полное сладостных воспоминаний, почти ненавистно ей. Нигде и ни в чём нет отрады её бедному сердцу. Письма Анны исполнены жалобами то на непонимание и скупость матери, то на дурную погоду, то на тоску.

«Ей везде скучно. Сестра своею ленью просто нетерпима», – жалуется на неё младшая Евпраксия из своего псковского имения Голубово. «Сестра сидит всё в Тригорском, и, несмотря на все прелести природы, на пение соловьев, которыми она окружена была, она не знает, что делать от тоски… всё читает, читает, вздыхает и даже плачет от скуки», – нет, не понять баронессе Вревской, чадолюбивой матери и счастливой супруге, всю горечь одиночества бедной Анны. Не отвлечь её от безрадостных мыслей ни природным красотам, ни соловьиным трелям!

«Аннет целует тебя и очень тебя любит, – передает приветы дочери Ольге Сергей Львович, – но она ненавидит Тригорское, и это часто делает её весьма рассеянной. Чтобы её похитили вооруженной силой… мне думается, она бы не хотела, однако добрая свадьба не была бы для неё лишней».

Письмо отца поэта датировано 1834-м, но четырьмя годами ранее Анна ещё смела надеяться на перемены в судьбе. Брат Алексей получает из Малинников вести: «Сестра в первом своем письме сообщает печальное известие, что Кусовников[1] оставляет Старицу, а с ним все радости и надежды её оставляют. Это мне была уже не новость. Во втором же она пишет только о Пушкине, его волокитствах за Netty…» А в июне до Анны Вульф доносится слух, страшнее которого и быть не может: Пушкин женится на Гончаровой, первой московской красавице!

Жизнь старой девы. В ней нет, да и не было ничего хорошего. Как воспринимали старую деву в пушкинские времена? Сочувствовали? Злорадствовали? Жалели? Но уж точно не завидовали. Анна Вульф, видно, хоть более и не тешила себя мыслью о замужестве, но с мечтами и любовью расставаться не желала.

«И Пушкина я так живо вспоминаю, – спустя годы признавалась она, – и refrain его:

Хоть малиной не корми,
Да в Малинники возьми!»