Богиня маленьких побед

– Ваш брат всегда поступал по своему разумению, Рудольф. Месяц назад я притащил его в больницу, но ни одному врачу не удалось уговорить его начать принимать пищу. Он даже отказывается оперировать простату, хотя она доставляет ему мучительную боль. Адель делает все, что только в человеческих силах.

– Он не доверяет докторам. Боится, что его напичкают наркотиками или какой-нибудь другой дрянью.

– Курт больше не в состоянии самостоятельно принимать решения, Адель. Заклинаю вас, во имя той любви, которую мы все к нему питаем, сделайте как я прошу!

– Он на меня смертельно обидится. Скажет, что я точно такая же, как остальные. Что тоже хочу его убить.

– Я не хотел вам об этом говорить, чтобы не тревожить еще больше, но вчера вечером Курт по телефону попросил меня помочь ему уйти из жизни. И, если я ему на самом деле друг, мне надо принести цианида и записать с его слов последнюю волю.

– Боже правый! Я ничего не понимаю. На минувшей неделе он вновь заперся у себя в кабинете и вернулся к работе. И при этом совсем не выглядел подавленным.

– Это уже не просто депрессия. Здесь речь идет об остром психозе. Его нужно кормить через капельницу. И назначить надлежащее лечение.

Не желая больше слушать всю эту болтовню, я оставила их устраивать заговоры вместе со срочно вызванным утром врачом и потащилась в комнату Курта. В комнате, заваленной книгами, бумагами и лекарствами, царил мрак. Окна в ней больше не открывались; теперь Курт больше боялся не затхлых запахов, а кошмаров наяву. Его бессонные ночи населяли грабители и белые халаты, поставившие своей целью разрушить его разум. Наконец он засыпал, поверженный уколом успокоительного, вколотым чуть ли не насильно после долгих часов переговоров. Из-за тонкой стенки до меня доносился разговор Оскара, Рудольфа и врача. Они обсуждали меня.

– Адель упустила слишком много времени.

В последние месяцы Курт будто с цепи сорвался; я, вероятно, не обратила на это должного внимания, и он продолжал работать. Болезнь никогда не влияла на его умственные способности, в отличие от физических. Напуганный его состоянием, Моргенстерн попросил Рудольфа как можно быстрее приехать в Принстон. Сам он не сумел убедить Курта начать питаться. Но тогда по какому праву они теперь обвиняют меня в небрежении? Несмотря на всю их науку и высокомерие, им не удалось сделать ровным счетом ничего.

В то утро мужа в комнате я не обнаружила. На мои призывы он не отвечал. В ИПИ его тоже не было. Один из наших соседей обошел окрестности в попытках его найти, но тщетно. Курт исчез. В конечном счете Оскар нашел его лежащим на полу в прачечной за котлом. Взор его блуждал, глаза обезумели. Он был до смерти напуган, совершенно меня не узнавал, но при этом пребывал в убеждении, что ночью в дом забрались враги, чтобы впрыснуть ему в вену яд.

Раньше, будучи моложе, я, как и все, боялась, чтобы на нас ударом огромной дубины не обрушился злой рок. И выторговывала у судьбы индульгенции, не понимая, что мы уже были обречены. Приходя постепенно и тихо, несчастье не кажется таким страшным. Оно притупляет боль и приглушает чувства, чтобы инкогнито поселиться в вашей душе. Я не сумела сдержать натиск его болезни, стараясь не видеть, как она, будто ребенок, растет и набирает мощь. Окружающие очень любят говорить: «Как же он вымахал, этот наш малыш!» Но для матери этот процесс проходит незаметно и обращает на себя внимание единственно посредством штанов, которые вдруг становятся слишком короткими. В случае с Куртом это были не штаны, а костюмы, которые теперь висели на нем, как на вешалке. Близкие отношения между двумя людьми не замечают безумия, напрочь его отрицая. Сумасшествие можно отнести к категории скрытых расстройств. Оно разрушает втихаря, вызывая длительное расстройство психики, и так до тех пор, пока не перейдет в стадию острого кризиса, когда реальность вступает в схватку с вашим отрицанием и отнимает все то, что вы, казалось, защищали. А окружающие тут же в крик: «Почему вы ничего не сделали?»

На какое-то время я застыла в неподвижности, глядя на Курта, метавшегося в беспокойном, судорожном сне. Он скрючился клубочком вокруг своей боли, сжав кулаки и прижав их к животу. Я поправила одеяло, сползшее с тщедушного, невесомого тела. В нагом виде он не представал предо мной вот уже много лет. Я глядела на эту плоть, когда-то до боли знакомую, на худые ноги, на мужское достоинство, теперь совершенно бесполезное. От тела, которое я когда-то любила, ласкала и лечила, осталась лишь оболочка. Можно было без труда различить форму его черепа. Человека больше не было, от него уцелел один только скелет и то, что я сейчас перед собой видела, было всего лишь воспоминанием.