Богиня маленьких побед

Миссис Фредерик пожала плечами и ушла. Наша эксцентричность с каждым днем все больше укрепляла первоначальное впечатление. Она встревожилась с самого начала, когда мы только переступили порог пансионата и протянули ей паспорта.

– Вы немцы?

– Беженцы из Австрии.

Ее лицо приняло подозрительное выражение. После вступления Соединенных Штатов в войну наши визы потеряли всякое значение – мы превратились в потенциальных нацистов. Курт тоже не внушал хозяйке доверия: в первое утро она увидела, как он за завтраком протер и расставил по своему вкусу приборы, что страшно ее уязвило. Из мести миссис Фредерик пролила кофе мимо его чашки. С тех пор он категорически запрещал ей убираться в комнате и перестал спускаться в столовую. Местные кумушки вовсю судачили за нашими спинами: мы для них были не только иностранцами, но и врагами. Вскоре нам предстояло разыграть целую пародию, чтобы убедить всех в своей «нормальности».

Как же мне не хватало Вены! В Гринциге скоро начнут собирать виноград. Все будут пить «Heuriger», молодое вино. Как же оно отличалось от того жуткого напитка с привкусом лекарства от кашля, по которому американцы буквально сходили с ума. Я не знала, производили в военное время молодое вино или нет. От близких вестей не было. Венский университет передал через германское консульство категоричное требование: Курту Гёделю воспрещалось продлевать срок своего пребывания в Соединенных Штатах. Чтобы выиграть время, он попытался получить должность, которая обеспечивала бы щадящий режим для его слабого сердца. Кроме того, его вызвали на медицинский осмотр в одно из подразделений американской армии. Фрэнку Айделотту, директору ИПИ, пришлось расщедриться на дипломатическое послание, в котором говорилось: «Курт Гёдель – гений, хотя порой и подвержен психозу». Время-то мы выиграли, но как существовать на скудные доходы приглашенного лектора? Какая карьера его ждала с клеймом «психа»? Нас никто не встречал с распростертыми объятиями. Ходили слухи, что правительство намерено согнать в лагеря всех японцев, в том числе и обладателей американских паспортов. И когда после этого наступит черед немцев[57]? Еще до объявления войны мы сделали крюк, чтобы не появляться не только в германском консульстве, но даже в обычном немецком бюро путешествий в Нью-Йорке. Боялись, что нас похитят. После бегства и эмиграции вся германская община тряслась от страха, вспоминая пережитое, а также от тревоги за свое будущее в стране, воюющей с их собственной родиной. Чтобы не зависеть от этого узкого круга, пребывающего в состоянии неизбывного беспокойства, я стала учить английский. Но у меня ничего не получалось. Курт сыпал в мой адрес упреками и говорил, что я прилагаю недостаточно усилий. Я отвечала, что мои неудачи носят «временный» характер, упорно цепляясь за это слово.

Во время нашего долгого бегства я ужасно боялась. Мне было страшно и теперь. В сентябре 1940 года германская подводная лодка потопила пароход с несколькими сотнями английских детей на борту, направлявшимися в Новый Свет. Нацисты вошли в Париж, напали на СССР; японцы развернули активные боевые действия в Тихом океане: все выходы в итоге оказались перекрыты. Мы были иностранцами, узниками огромной страны. Здесь все было колоссальным, даже пустота.

Для Курта будущее представляло собой доску в аудитории, с которой только что все стерли мокрой тряпкой. Его лекции в Принстоне, а затем и в Йеле были приняты с энтузиазмом и восторгом. Он, казалось, даже воодушевился, хотя это слово уже очень давно не входило в его словарный запас. И даже составил список добрых намерений. А мне пришлось, исходя из его планов, составлять расписание: когда и что читать, какие статьи заканчивать, вплоть до того, в котором часу выходить на прогулку. Он вынашивал какие-то планы, обдумывал проекты, словом, размышлял о будущем.

Я попросила принести мне завтрак на подносе, чтобы отнести его в номер. Миссис Фредерик выполнила мою просьбу с явной неохотой. Не забыв положить газету с крупным, бросающимся в глаза заголовком:

«Нацисты в Канаде! В Сен-Лоране обнаружены немецкие подводные лодки!»

Когда я поднялась в номер, Курт по-прежнему сидел за рабочим столом. Он одним глотком выпил кофе, но от тостов отказался. Я стала расхаживать по номеру, думая, чем бы себя занять. Вязать не хотелось, а читать в таком полумраке – и подавно. Курта мое безостановочное кружение раздражало. Он снял очки и принялся их протирать. Его глаза покраснели от бессонницы.

– Пойдем полюбуемся морем. Ты напоминаешь мне зверя в клетке. Глядя на тебя, я никак не могу сосредоточиться.

Я уже била копытом от нетерпения у двери, сжимая в руке корзину, но он, перед тем как выйти, неторопливо сложил бумаги в чемодан и запер его на ключ. Наша чертова хозяйка могла узреть в них шифровку.

Мы бесшумно спустились на первый этаж. Из конторки доносился извечный патриотический мотив: «We must be vigilant»[58]. Каждый раз, когда мы проходили по коридору, миссис Фредерик неизменно делала радио громче.