Богиня песков

– Следовало бы приковать тебя к колесу, – повысил голос начальник и наклонился над столом. – Или запереть в камеру на год. Я дал тебе место механика! Я спасаю таких, как ты, и их семьи от голодной смерти, забирая к себе вас, на беду обнаруживших в себе ненужный талант! Ни один высокородный не смог бы взять вас на службу, но по приказу Его священного величества этот долг исполняю я! Как ты мог, как ты мог говорить с врагами Его священного величества! Тебе лучше было бы умереть, чем соприкоснуться с этой чумой, с этой смертельной заразой!

Нинто, опустив голову, кивнул.

– В камеру его! – крикнул господин, взял перо и начал что-то писать на бумаге, лежащей перед ним на столе. Письмо богини он бросил в корзину и вытер руки.

Ишь ты, думал Нинто, подталкиваемый в спину стражей. Даже читать не стал. Не простит она меня.

Камера была «для смутьянов», два шага на пять шагов. Он в ней еще не бывал – он был послушным, отсылал матери накопленные деньги, и за особую старательность удостоился чести – всегда ездил два раза в год в семье в отпуск из Айдора в Тиа. Как же это? Вся жизнь разрушилась в одну минуту – и работа от рассвета до заката с обязательным перерывом на прогулку, и утренние и вечерние построения, на которых им, взятым из народа за особые способности, зачитывались речи Его священного величества, и кормежка – ох, и вкусная кормежка! – которая выдавалась регулярно… Он всегда думал, что это лучше, чем бродить по улицам и просить подаяния, и продавать самодельные вещицы, и проситься в артель, где командует какой-то ушлый глава с разбойничей рожей, и не гордиться ничем, кроме умелых рук… Только иногда он засматривался на бродячего ремесленника или лудильщика, который ходил от дома к дому и громко предлагал «отличную работу», но мечты о вольной жизни быстро испарялись, оставалась гордость: вот мы какие, не чета вам! Обученные! Трудимся на благо империи!

И он проходил мимо, сияя вышитым гербом на отвороте серой куртки. А теперь что?

Может, казнят… Или выгонят на ту самую улицу.

Говорят, у художников, которых набирают с десяти лет, обучение легче… Почему я не художник, не скульптор, не ученый?

Он надеялся, что его казнят.

Но время шло медленно, и никто не приходил.

Дурак я был, не ценил… – думал Нинто. Не ценил ни милостей, ни благоволений… Он сел на скамейку, обхватил колени руками и уперся в них лбом.

Наверное, заснул.

Да, наверное, заснул, бедняга, потому что привиделось ему – в камере Сэиланн. Она была такая же, как тогда – обожженная солнцем, с жесткими руками, но не в лохмотьях, а в золотой одежде. И сказала – открой дверь. Открой дверь, и давай, спасайся.

Тогда Нинто поднял голову, размял затекшую шею и услышал шум за стальной дверью, и крики «огонь, огонь!»

– Это письмо – сказал голос богини. – Зря они не прочитали его.

И тогда Нинто вспомнил, о чем она просила его. Его, человека.

– Я не могу их убить! – закричал он в отчаянии.

– Я не понимаю – сказала Сэиланн. – Ведь это же корабли. Это железо. Железо, медь, сталь и нейдар. Ты не понял, о чем я говорила? Ваши люди хотят убить всех нас, владеющих старым ремеслом, они убили одних и возвысили других. Вы сходите с ума рядом с металлом. Вы работаете за еду и славу, и ваша жизнь – не ваша. А если победить смогу я…

– Мне плевать! – заплакал Нинто. – Это моя, готовая работа! Я не могу!

– Тогда я заставлю тебя! – сказала Сэиланн, и вдруг все стало похоже на калейдоскоп – Нинто смотрел на мир чужими глазами, и, когда мозаика улеглась, все стало просто и ясно.

Станция горела.

Огонь уже поглотил ту часть, где жили ученые, писаки и начальство, и облизывал здание фабрики. Пожарные не справлялись, и отчаянно выла сирена.

Коридоры, коридоры, рельсы, плотно запертые металлические двери, стены серые, бежевые стены, горький воздух, зеленые и синие двери. Лаборатория, лаборатория, почта, деловой отсек, кислоты, воздух, хозяйственные помещения – просто так не войдешь, а если что, тебе полагается иметь при себе специальное письмо, в котором скажут, куда можно с разрешения, а куда нельзя. А сейчас никуда было нельзя.

Все внутри фабрики было необычно для человека, который никогда не видел воздушных машин. Гордились – вот оно, торжество науки и полетов легче воздуха! А ему – привычно, и он перебирал повороты, и бежал все ближе, ближе к причальной арке, к ангарам, к конструкциям из металлических ребер в доках, и повернул наконец к отсеку, в котором хранились баллоны с газом.

Если сгорит в мгновенном пламени эта часть – знал он – то сгорят и остальные. Но она хорошо защищена. Лодки слишком огромные, слишком прочные, их могут восстановить, но этот взрыв разнесет даже лодки, и для того, чтобы получился хороший взрыв, нужно сделать вот так. Я не хочу этого делать… Я не хочу… Я не…

Дверь была наполовину выломана и перекошена так, что не пройти. Мало ли что может случиться, когда все бегут в панике непонятно куда. Он легко отодвинул ее – с ним была сила богини.

– Здесь, – шепнула Сэиланн. – А после я заберу тебя.