Богиня по выбору

— Это не было важно. Даже если бы ребенка не было, я бы все равно хотела вернуться. Сейчас я призналась, потому что папе так проще понять меня.

— Мне тоже. Но ты должна знать…

Я вытерла руки полотенцем и повернулась к нему.

Клинт подошел ближе.

— Я все равно хочу, чтобы ты осталась. — Я попыталась возразить, но он покачал головой. — Выслушай меня. Если ты передумаешь возвращаться или не сможешь это сделать по каким-то причинам, я всегда буду ждать тебя и любить. — Взгляд его потеплел, но он не попытался обнять меня. — Тебя и твою дочь.

— Спасибо, Клинт. Я буду помнить.

Я подняла руки, поправляя рукава, чтобы опять вернуться к работе, он перехватил их и поцеловал ладонь. Я потянула ее на себя и произнесла:

— Давай закончим с посудой и пойдем поможем папе.

— Слушаюсь, мэм.

В его глазах я прочла все, оставшееся невысказанным, и поспешила заняться делом. Следующие несколько минут мы молча стояли у раковины, изредка, будто случайно, касаясь друг друга бедрами. Клинт чаще, чем я до него, дотрагивался до меня. Близость его тела, тепло его дыхания сводили меня с ума. Я с трудом поборола желание забыть обо всем. Мне было слишком хорошо с ним рядом, чтобы позволить этим мгновениям длиться дольше.

— Вот и все! — решительно сказала я, вытерла руки и протянула ему полотенце.

— У нас отлично получается вместе… справляться в кухне.

— Точно. Можем заслужить орден лучших посудомоек. А теперь надо помочь отцу.

Я поспешила в кладовку, чтобы не дать ему возможность еще раз поцеловать какую-нибудь часть моего тела. Это помещение отделяло кухню от гаража, и здесь всегда был контролируемый кавардак. Две стены занимали полки с домашними консервами, тут же стояли стиральная и сушильная машины, а рядом большой шкаф с невероятным количеством плащей, пальто, шапок, перчаток и шарфов, а внизу стояла обувь, в том числе утепленные резиновые сапоги с толстыми подошвами.

Штифт молнии никак не хотел попадать в паз, и я тихо выругалась.

— Дай-ка… — Клинт улыбнулся и ловко застегнул молнию до самого моего подбородка. Потом он поправил на мне шапку, слишком большую, оттого похожую на русскую. Но в нее помещалась вся моя шевелюра, и уши были закрыты. — Ты похожа на маленькую девочку. — Не успела я открыть рот, как он чмокнул меня сначала в кончик носа, потом в губы, развернул и подтолкнул к выходу.

— Спасибо, я знаю дорогу! — возмущенно бросила я.

— Тогда ведите, миледи, — усмехнулся Клинт.

Интонации были так схожи с манерой Кланфинтана, что в животе у меня что-то зашевелилось. Причем с ребенком это никак не было связано.

— Веду, веду, — пробормотала я. Мне лучше не думать о реакции своего тела на этого человека, проявляющейся все чаще.

Мы выбрались из кладовки, миновали гараж, беспорядок в котором с нашей помощью стал бесконтрольным, и вышли на улицу. Снег все еще шел, но хлопья казались мягкими и блестящими, они носились в воздухе и неохотно падали вниз, накрывая новым пушистым слоем белый ковер на земле.

— Такое впечатление, что кто-то поставил неподалеку вентилятор и посыпает нас сверху белым конфетти из коробки, — задумчиво произнесла я.

Клинт покачал головой:

— Я бы сказал, кто-то открыл коробку, которую надо было оставить закрытой.

Я поежилась и подняла воротник. Пронзительный ветер Оклахомы, похоже, ничто не изменит.

«Ветер стонет, скорбя зимой об увядшем лете; рвущие душу звуки — похоронный плач природы, прощающейся с тем, что было и прошло», — вспомнила я и принялась отыскивать в памяти имя покойного автора этих строк.

— Что?

— Ничего, — отмахнулась я от Клинта. Надо взять себя в руки. Я позволяю страхам терзать меня, а смысла в этом никакого. — Нам туда. — Я указала на уходящую влево вереницу следов отца на снегу, ведущую от дома к амбару.

— Стоп, — удержал меня Клинт. — Мистер Паркер поджарит меня на вертеле, если ты поскользнешься и упадешь. — Он отставил локоть. Я с благодарностью ухва тилась за его руку.

— Не станет он тебя поджаривать. — Я с трудом передвигала ноги, проваливаясь в снег выше колена. — Просто пристрелит.

— Ты меня успокоила.

Ворота амбара были приоткрыты, и, когда мы подошли ближе, нам навстречу вылетела целая свора поджарых псов. Тут и там кто-то из них поскальзывался на обледенелой корке или проваливался одной лапой в снег.

— Осторожно, — предупредила я Клинта. — У них хвосты как хлысты, особенно если мокрые.

Он расхохотался.

— Думаешь, я шучу? Если бы сейчас ты был в шортах и решил с ними поиграть, тебе было бы не до смеха. Они исполосовали бы тебе все ноги.

Взявшись за ручку ворот, я прокричала внутрь:

— Па, кажется, шесть месяцев назад у вас было три собаки. — Я наклонилась и погладила попавшуюся под руку мордочку, и тут же остальные стали тыкать меня мокрыми носами, требуя внимания, извиваясь и визжа от радости неожиданного общения. — Я не ошибаюсь? По-моему, их здесь пять.

— Пять, — подтвердил появившийся из амбара отец. — Мама Паркер влюбилась в того коричневого щенка, когда мы были два месяца назад в Канзасе. Уверяла, что она сама просилась поехать с ней. Теперь она с нами. Мы назвали ее Фони-Энни.

— Это четыре. А их пять.