Богиня. Тайны жизни и смерти Мэрилин Монро

В одной комнате с Мэрилин иногда жила семнадцатилетняя дочь Страсберга Сьюзен, тоже актриса. По утрам, лежа в кровати, Сьюзен с благоговейным трепетом наблюдала за тем, как Мэрилин готовила для дня свое знаменитое тело, которому скоро должно было исполниться тридцать лет. Вечерами она становилась свидетельницей того, как Мэрилин, сбросив туфли, в одиночестве танцевала на середине комнаты, если не случалось никого, кто мог бы составить ей компанию».

Однажды, когда гостья обронила, что завидует людям, умеющим рисовать, Сьюзен одолжила ей блокнот для эскизов и перо. Способность Мэрилин к рисованию стала для всех сюрпризом. «У меня сохранилось два ее эскиза, — говорит Сьюзен. — На одном, быстрыми округлыми линиями запечатлев чувственную кошачью грацию и движение, она изобразила себя. На втором была маленькая негритянская девочка в жалком платьице, со спущенным чулком». Этот рисунок Мэрилин назвала «Одна». Несколько ее рисунков сохранилось. Несмотря на любительское исполнение, в них ощущаешь проницательность и чувство. Один рисунок, изображающий элегантную женщину с бокалом шампанского в руках, она назвала: «Ах, что за черт!»

По прошествии лет за гостеприимство Страсберга Мэрилин своеобразно и щедро вознаградила его: она оплатила расходы своего учителя, связанные с поездкой в Советский Союз. Его сыну Джону в день восемнадцатилетия она подарила свой автомобиль «Тендерберд». Во время сбора средств в пользу студии само присутствие Мэрилин обеспечило приток многих тысяч долларов.

В своем завещании Мэрилин все свое личное имущество оставляла Страсбергу. Платья, меха, кинонаграды, книги, письма, даже белье однажды будут доставлены в дом Страсбергов в Нью-Йорке. Позже нежданно-негаданно Страсберг унаследует все права на один из фильмов Мэрилин, «Принц и хористка». Многие из ее личных вещей и сегодня неусыпно оберегаются второй женой Страсберга, Анной.

В завещании Мэрилин также упоминалась одна нью-йоркская чета, которую никак уж нельзя заподозрить в том, что они использовали актрису. Речь идет о поэте Нормане Ростене и его жене Хедде. Они ввели Мэрилин в свою компанию, где она была как рыба в воде. Вероятно, в ее жизни это были самые долгие чисто дружеские отношения. Дружба эта началась совершенно случайно, в дождливый весенний день 1955 года.

Норман Ростен сидел дома в Бруклин-Хайтс за письменным столом, когда позвонил его приятель, фотограф Сэм Шоу, и спросил, можно ли зайти. В районе Проспект Парка его с товарищем застиг ливень. Через несколько минут Ростен видел, как по ступенькам лестницы вверх поднимался Шоу, а за ним следом семенила фигурка в промокшем пальто из верблюжьей шерсти. Шоу невнятно познакомил свою спутницу с хозяином дома, тому показалось, что прозвучало имя «Мэрион». Девушка взяла томик стихов, написанных Ростеном для своей дочери Патрисии, и погрузилась в чтение. Только позже, когда Хедда Ростен спросила, где девушка работает, та застенчиво назвала свое имя, Мэрилин Монро.

Кроме Ростена и его жены, среди восточных друзей Мэрилин практически не было никого, кто интересовался бы самой Мэрилин. «Нас на самом деле совершенно не интересовало, кем она была, — говорит Ростен, — в реальной жизни она очень отличалась от созданного стереотипа. С нами она была само очарование. Такое странное человеческое существо...»

Все лето 1955 года, а потом в течение последующих семи лет Мэрилин часто и с удовольствием уединялась с Ростенами. У них сохранилось несколько ее записок и писем, которые являются подлинной ценностью, поскольку имеют отношение к женщине, практически не оставившей после себя письменных свидетельств. После первой встречи Мэрилин написала из «Валдорф-Астории»:

Дорогой Норман,

Мне немножко странно писать имя «Норман», поскольку меня саму зовут Норма, и тем не менее мне кажется, будто я вывожу собственное имя.

Во-первых, спасибо, что Вы в субботу позволили Сэму и мне посетить Вас и Хедду, — было очень мило. Я была рада познакомиться с Вашей женой. Как бы то ни было, она встретила меня с большой теплотой.

Огромное спасибо за Вашу книгу стихов, с которой я все воскресное утро провела в постели. Она очень тронула меня; я всегда думала, что, если бы я имела ребенка, мне хотелось иметь только сына, — но после Ваших «Песен для Патрисии» я знаю, что маленькую девочку любила бы ничуть не меньше, — вероятно, прежнее чувство было в какой-то степени фрейдистским.

Я когда-то тоже писала стихи, но обычно это происходило в моменты депрессии. Те немногие люди, которым я их показывала (по правде говоря, их было двое), сказали, что они произвели угнетающее впечатление, — один из них даже плакал, но это был старый друг, которого я давно знаю.

Надеюсь, что мы снова увидимся.

Еще раз за все спасибо.

С наилучшими пожеланиями Хедде и Патрисии, и Вам.

Мэрилин М.

«Ей нравилась поэзия, — вспоминает Ростен. — Для нее это было кратчайшим путем. Она с интуицией поэта понимала, что это была прямая дорога к сути переживаний».