Богоборец

– Платите штраф, молодой человек! – хватка на рукаве телогрейки усилилась. Одет я был, по обычаям сантехников, в телагу, спецовку, вязаную шапочку, бороду с усами, а на ногах были резиновые сапоги, которые диссонировали с сугробами на улице, но очень часто выручали в затопленных подвалах, а бабушка развивала свою мысль: – Только не врите, что у вас денег нет!

– Вот ещё придумали: я и не вру. У меня их действительно нет. По-моему, это ещё не преступление, – я поднаторел в фарисействе за время вынужденного общения с контролёрами, – а наличие денег как раз и позволяет усомниться в кристальной честности гражданина, тем более неработающего, как я. – Это было своевременное замечание, предупреждающее стандартный ход всех контролёров по поводу моей работы.

– А почему же, молодой человек, вы не работаете? – бабушка язвительно прищурила глазки. – Здоровенный детина – и без работы. В Советском Союзе безработицы нет, а вот тунеядцы, я вижу, встречаются… Давай деньги, болтун! Сам во всём рабочем: на стройке, поди, трудится, а мне голову морочит. Раскошеливайся! Плати рубль! Сейчас мигом милицию вызову!

– С утра дурное предчувствие было, что опять в тюрьму попаду, – вздохнул я. – Зря только голубей загубил: столько мяса теперь пропадёт. В тюрьме-то так не поешь… Дёрнул меня чёрт сесть в этот автобус… Всё сапоги: ревматизм из-за них, проклятых!

– Батюшки! Нешто у нас сажают за безбилетный проезд? – напугалась бабушка открывшимся новым аспектам своей работы. – Ты что городишь-то?

– Обычно – нет, но меня посадят, – успокоил я старушку. – Сами посудите: прописки нет, документов нет, тунеядец. У ментов же всё просто. Да и я бы на их месте такого посадил: вышел из тюрьмы, а исправляться не хочет. Паспортный режим нарушает, нигде не работает: от такого – жди преступления. Им же не докажешь, что я себе пропитание по помойкам добываю. А сегодня повезло – голубей наловил, – я показал бабушке добычу, поочерёдно раскрыв пакеты с битой птицей. – У меня день рожденья в этом году, – пояснил я. – Какого числа, правда, никто не знает – я подкидыш, вот и захотелось «голубцов» приготовить: как чувствовал, что в тюрьму сегодня, – я обречённо потупил глаза и с хрипом выдохнул воздух. – Пойдёмте, – я поставил свои сумки на асфальт и продемонстрировал бабуле легкий спортивный кашель, переходящий в рвоту. – Курю много и туберкулёз у меня: замучал, зараза! В тюрьме хоть подлечат. В какую сторону до милиции ближе? – я с жалостью посмотрел на брошенные сумки и тяжело вздохнул.

– А почему же у тебя документов-то нет? – бабушка услышав, что у меня туберкулёз, прекратила успокаивать мой рукав ласковыми поглаживаниями, давно сменившими орлиную хватку, и украдкой от меня вытерла ручки платочком и потихоньку швырнула поганую тряпицу в сугроб. – Ты, часом, не беглый?

– Да, что вы, гражданка! – возмутился я. – Сразу видно, что вы никогда в тюремной психушке не бывали: оттуда не убежишь. Там же всё время связанный лежишь. Даже кормят с ложки и на горшок на руках носят, когда начальство появляется. А в основном голодный и немытый по уши лежишь неделями: персонал лишний раз подойти не рискует – у многих ведь дети. Вот я там в этой сырости ревматизм себе и заработал, а теперь меня эти сапоги доканывают.

– Так ты буйный? – ещё дальше от меня отстранилась бабуля.

– Да нет, – я пожалел запуганную контролёршу, – это же из-за туберкулёза. Чтобы я по больничке не шлялся, заразу не разносил, меня к буйным и подложили. А у меня же закрытая форма. Не заразная. Меня, видимо из-за туберкулёза-то и в детдом подкинули. Я совсем плохой был: даже возраст путью определить не смогли. Написали: «возможный возраст семь-восемь лет, развитие трёхлетки»… А документы у меня бывшая жена обманом забрала. Она товароведом на вещевой базе работает. Проворовалась она вместе с хахалем своим – начальником базы. Я у неё на складе совместителем числился. Она раз приходит: вся в соплях – недостача у неё. Уголовное дело завели. Посадят. Упросила, чтобы я всё на себя взял, мол, она и знать ничего не знала. А я её любил сильно и очень жалел – вот и согласился. А когда вопрос о конфискации имущества встал, она меня под ненормального закосить упросила: благо я с детского дома олигофреном числюсь. Экспертизу провели: шизуха. Пока я в тюремной психушке лежал, она со мной развелась и уже в открытую с хахалем жить стала. Это я всё уже после тюрьмы узнал. Шизофреников, ведь, не спрося их самих, разводят…

– Мария Петровна! – окликнули мою бабушку две другие контролёрши, закончившие оформлять квитанции о штрафах двум девицам. – У вас «заяц»?

– Нет! – поспешила ответить бабуля, помахав чьим-то билетиком. – Это мой племянник, Надежда Ивановна. Сто лет не видела: еле признала – оброс, как дед. Я сейчас!

– Да ладно уж, поговорите пока, – разрешила начальница.

– Садись, сыночек, на лавочку, – предложила бабуся, – ножки-то болят небось?

Я покосился на часы: три минуты второго – Танька сожрёт.