Богомолец

Прежде чем послать Богомольцу повестку с вызовом к следователю по делу «о произнесении профессором Щепкиным возмутительной речи», ротмистр Заварзин заглянул в картотеку состоящих «на подозрении». «А. Богомолец… — пробежал он глазами, — поддерживает знакомство с неблагонадежными…»

Дочитывать не стал, и так ясно.

Жандарм — квадратный в плечах, с рыжеватыми, мрачно насупленными бровями — встретил Богомольца неожиданно фамильярно:

— По улицам страшно ходить? Знаете, полицейские боятся на постах стоять: неизвестные отбирают оружие. Вот до чего господа студенты разожгли страсти!

— Да, вы правы: положение правительства критическое. Только зачем вы мне об этом говорите?

Лицо у ротмистра туго набрякло, будто мгновенно постарело. Голубые, с красными прожилками глаза замерли.

— Вы любите свой народ?

— Тот, для которого «холостых залпов не давать, патронов не жалеть»? Да, люблю.

Следователь грузно опустился на стул, в тот же миг подался вперед и резко выкрикнул:

— В ресторане «Бристоль» были? Стихотворения, читанные господином Щепкиным, помните?

Что-то дрогнуло, плеснулось в груди у Богомольца:

— Собственно, разговора у нас состояться не может. Я в ресторанах не бываю по очень простой причине: у меня — студента — для этого нет средств. А потому ни о каких стихотворениях, читанных профессором в ресторане, не ведаю.

— Вы — Богомолец?

— Да, Богомолец, Александр. Студент.

— Студент?

Глаза у жандарма стали мутными.

— Так чего же ты молчишь? Мне нужен Алексей Богомолец — ветеринарный врач!

— Мы, господин следователь, никогда не были и — уверен — не будем друзьями. Поэтому прошу не обращаться ко мне на «ты»! — сказал Богомолец с напряженной неторопливостью и направился к выходу.

— Вы, видно, тоже из тех, бунтовщиков? — остановил его следователь.

— Еще нет, но после нашей любезной беседы могу оказаться среди них.

Следователь подымается из-за стола, нервно засунув руки в карманы.

— Думают ли господа студенты об отечестве?

— Полагаю: постоянно. Лучшие из них, конечно!

Занятия 1 сентября 1905 года в Новороссийском университете не возобновились, поэтому А. Богомолец вернулся из Нежина в Одессу только в конце месяца. В тот день в порт пришел большой белый пароход с телом какого-то генерала, убитого в Порт-Артуре.

По дороге к дому Александру повстречалась освещенная сентябрьским солнцем мрачно-торжественная процессия. Погребальные ризы священников, городовые в белых перчатках, креповые банты на газовых уличных фонарях, факельщики в черных треуголках. Медленно двигался лафет с высоко поставленным гробом. Слышались только цокот подков о мостовую да сдержанный шепот лениво шагавших генералов, вылощенных адъютантов и скучающих дам в белых косынках сестер милосердия.

Вдруг, прорвавшись сквозь церковный звон, чей-то молодой голос бросил:

— Помните о Цусиме и Порт-Артуре!

Богомолец отыскал глазами говорившего. Это был студент. Взобравшись на чугунную ограду вокзального сквера, он выкрикнул:

— Царь и его опричники типа покойника, — он указал рукой на гроб, — довели Россию до неслыханного позора и разорения. Проклятие им!

Городовые бросились к оратору, но его грозной стеной загородили инвалиды с георгиевскими крестами на груди: они готовы были обновить костыли! Студент успел скрыться.

Вечером Богомольца радушно приветствовали в доме прозектора кафедры общей патологии Льва Александровича Тарасевича. Александр давно уже проникся к этому человеку глубоким уважением. Богомольцу импонируют его на редкость разносторонняя образованность, ненасытная жажда знаний, неусыпная деятельность для блага попранной родины, готовность принести ей в жертву всего себя. Не дальше как весной охранка узнала о значительной денежной помощи Тарасевича социал-демократам. За это его попытались удалить из университета, но под давлением студентов вернули обратно.

Долгие задушевные беседы с доброжелательным и чутким учителем стали для Богомольца потребностью. Лев Александрович — талантливый ученый, ученик и сподвижник И. И. Мечникова, в свою очередь, по достоинству оценил острый ум и неутомимую работоспособность ученика.

Молодежь часто собирается в доме Тарасевича по вечерам «на чай». За столом тут больше говорят, и часто в пузатом самоваре воды не убавляется. И в этот раз разговор не утихает. Ведь собрались люди, не видевшие друг друга три каникулярных месяца, и каких!

Восстал и был пленен броненосец «Потемкин». Университету, наконец, дарована автономия. Сформирован Союз младших преподавателей, находящийся в близких отношениях со студентами. Правые профессора демонстративно игнорируют его, злобно клевещут на руководителей — Тарасевича и Вериго. И вот сегодня эти похороны как вызов безыменным героям, погибшим у Зимнего дворца и на маньчжурской земле.

— Грабят, набивают карманы! — возмущался один из гостей.

— А что же мы можем? — спрашивает молодой Филатов.

— Протестовать! — горячится Богомолец.

— Пока существует царизм — свободы не будет! — нахмурился Лев Александрович.

— Это слишком, господа! — пытается утихомирить страсти хозяйка дома.